Сто лет криминалистики

Волнение, охватившее Легландье, не поддается описанию. И снова только Мария Лафарг сохраняла спокойствие и достоинство. В то время как повсюду распространялся слух, что Мария отравила мужа, она наедине со своей служанкой Клементиной готовила для себя траурный туалет. Одевшись во все черное и приведя в порядок свои бумаги, она направила нотариусу Лафарга завещание (не зная, что оно недействительно). Кузина Эмма была единственной из всей семьи, кто желал и получил возможность встретиться с Марией. Мучаясь от сомнений, девушка сообщила, что деверь Лафарга поехал в Брив, чтобы заявить на нее в полицию и мировому судье. Все еще симпатизируя Марии и в то же время опасаясь, что в обвинениях есть доля правды, она, улучив момент, спрятала у себя малахитовую коробочку, опасаясь, что если там действительно мышьяк, то это может быть использовано против Марии. Она сделала это, не задумываясь, из любви к Марии. В это же время садовник Альфред, охваченный паникой, закопал в саду остаток мышьяка.

Такую ситуацию застал мировой судья Брива, Моран, прибывший вместе со своим секретарем Виканом и тремя жандармами 15 января в Легландье. Мария Лафарг предстала перед судьей в таком глубоком трауре, что в первый момент его охватило чувство сострадания к напрасно обвиненной. Неохотно он слушал жалобы семьи и механически упаковывал собранные Анной Брён вещественные доказательства: молоко, суп, сахарную воду и рвотную массу больного. Альфред после короткого допроса показал, где закопал остатки мышьяка. Кроме того, он дал дополнительные показания о том, что первый раз получил от Марии мышьяк для приготовления пасты не 5 января, как говорил раньше, а еще в середине декабря, после ее поездки в Люберсак. Крысы, однако, не ели его пасты, и она до сих пор была разбросана по всему дому. Моран велел собрать пасту и послал одного жандарма допросить аптекаря Эссартье. Жандарм вернулся с сообщением, под влиянием которого отношение Морана к Марии Лафарг полностью изменилось. Было установлено, что Мария действительно купила большое количество мышьяка 12 декабря, то есть накануне отправки посылки с пирогом, после получения которого Лафарг так неожиданно заболел в Париже. Затем 2 января Мария снова появилась в Люберсаке и снова купила мышьяк «против крыс». 2 января! Накануне возвращения Лафарга из Парижа домой!

Моран вызвал к себе лечивших больного врачей, которым поручил произвести вскрытие трупа и установить причину смерти. При этом он заявил им, что ему стало известно о возможности обнаружения яда не только в пище, но и в трупе отравленного мышьяком. Больших успехов в этой области достигли парижские профессора Девержи и Орфила. Моран спросил врачей, известно ли им об этом и в состоянии ли они применить соответствующим образом химический способ для обнаружения яда в трупе. Барду, Масена и Леспинас ничего не знали о достижениях парижских профессоров, но тщеславие не позволило им признаться в своей неосведомленности. Посовещавшись, они согласились произвести все необходимые исследования. Им только хотелось бы привлечь на помощь коллег Лафоса и д'Альбэя, так как они имеют большой опыт химических исследований.

2. Состояние науки о ядах в XIX веке. Аппарат Марша

Вернемся немного назад и посмотрим, что представляла собой в тот исторический момент токсикология как наука.

«Раскройте тайну яда, покажите ее, и отравительница будет повешена!» — воскликнул сто лет назад Генри Филдинг, организатор лондонской криминальной полиции боу-стрит-раннер. Он сказал это тогда, когда соседи обвинили одну вдову в отравлении своего мужа. Но боу-стрит-раннеры не нашли в доме вдовы яда и не доказали, что она когда-либо приобретала его. Имелась только одна возможность — обнаружить яд в трупе ее мужа. Но ни один из врачей, к которым обращался Филдинг, не был в состоянии это сделать.

Уже прошло тридцать лет с тех пор, когда знаменитый голландский клиницист Герман Бёрхав считал установленным, что различные яды, сгорая или испаряясь, «дают типичный для каждого яда запах». Поэтому он предложил класть на горячий уголь вещества, в которых предполагается наличие яда, и контролировать их запах. Бёрхав первым пытался разрешить проблему обнаружения яда химическим способом. Если до него и предпринимались попытки подобного рода, то только судебными медиками при вскрытии трупов. Они были еще далеки от печального опыта XIX и XX веков, доказавшего, что за редким исключением невозможно путем осмотра трупа установить отравление.

Со времен Древнего Рима врачи и юристы имели весьма смутные представления о симптомах отравления. Считалось отравлением, если тело имело «сине-черный оттенок или было покрыто пятнами» или же «плохо пахло». Обычные трупные явления древние квалифицировали как признаки отравления. Суеверием было предположение, что сердце отравленного не горит в огне.