Сто лет одного мифа

Во время посещения в 1973 году Лейпцига, где ему, как уже было сказано, удалось побывать на Золоте Рейна в постановке Иоахима Герца, молодого человека левых убеждений большего всего интересовала повседневная жизнь в условиях социализма. После спектакля, который он назвал «эпохальным», сам город произвел на него удручающее впечатление. «Беспросветность серых будней и повсеместное присутствие спецслужб приводили меня в уныние. Я хотел побольше узнать о жизни в ГДР, но о честном обсуждении социальных и политических проблем не могло быть и речи. Вместо этого приходилось выслушивать намеки или горькие шутки, которые не казались мне смешными… За свое разочарование я был отчасти вознагражден находками в антикварных книжных магазинах. Я нашел великолепные первые издания книг „злых“ феодальных и буржуазных эпох. Их цены были смешными по сравнению с ценами в наших магазинах. Однако я приобрел не только такие ценные книги, как знаменитый справочник дворянских родов Гота издания 1860 года, но и дешевую восточногерманскую литературу о Брехте и Вайле». Интерес к такого рода книгам у студента-театроведа левых политических взглядов не был случайным. К тому времени он уже решил, что по окончании университета напишет диссертацию о творчестве Вайля. Эта поездка оставила у Готфрида неприятный осадок из-за пристального внимания охраны по обе стороны границы к книгам, которыми был забит багажник его машины: «Пограничник со стороны ГДР с немецкой основательностью обследовал мой „фольксваген“. Наконец он нашел справочник Гота и спросил: „Зачем вы купили эту книгу?“ Я ответил, что интересуюсь немецкой историей. Тогда он поинтересовался, почему я интересуюсь немецкой историей. „Потому что я немец“, – ответил я и был уже готов рассмеяться. Это рассердило пограничника. Наконец мне это надоело, и я рассказал этому доброму человеку, что прибыл по приглашению городских властей Лейпцига и напишу о своей поездке журналистский отчет. Услышав это, он сразу же превратился из чиновника в мундире в обычного вежливого человека и без дальнейших рассуждений дал мне пересечь границу». На баварской стороне повторилась примерно та же история, с той разницей, что пограничнику показалась подозрительной литература, изданная в ГДР. Однако после того, как он сопоставил распространенную немецкую фамилию подозреваемого с его характерным носатым профилем, от претензий не осталось и следа, зато он начал выпрашивать билеты на фестиваль. Ситуации по обе стороны границы показались Готфриду весьма забавными.

В мае Готфриду повезло – Гётц Фридрих пригласил его поработать с ним в Амстердаме, где он ставил Аиду в театре Карре. Молодой стажер не пришел в восторг от постановочной концепции спектакля и к тому же познакомился с оборотной стороной профессии, которой он собирался посвятить свою жизнь: «Фридрих представил оперу Джузеппе Верди в виде жесткого политического детектива, где любовь вступала в непримиримый конфликт с государством. К сожалению, китчевое оформление не позволило создать достаточно убедительную концепцию, так что я пришел в восторг только от режиссуры. Я работал, как раб, по двенадцать часов в сутки и, бегая между сценой и зрительным залом, натер кровавые мозоли на ногах, что склонный к тирании мастер Фридрих считал в порядке вещей». Вместе с тем Готфрид не скрывал своего восхищения режиссером, у которого он, судя по всему, успел многому научиться: «Его острый интеллект соединялся с буйной фантазией, он очень активно управлял исполнительским составом и хором, его страсть к теории дала мне импульс к самостоятельной работе в театре. Но последующие предложения Фридриха поработать с ним я не принял, поскольку не хотел быть вечным учеником одного мастера». Во время работы в Амстердаме у Готфрида случилось и любовное приключение с сестрой дирижера постановки Эдо де Ваарта, очаровательной альтисткой Мари. Они бродили по ночному городу, заходили в пресловутый квартал красных фонарей, при возможности посещали музеи. От нее гость узнал о жизни во время немецкой оккупации, а также об истории страны, о голландской живописи и музыке. Побывал он и в музее Анны Франк, после чего ему, по его словам, «…стало стыдно, что я немец. Однако Маня вернула меня к действительности и объяснила со своим милым голландским акцентом: „Наше поколение должно быть лучше!“ Она была права».