Сто лет пути

Тут за ним пришли от председателя Муромцева, князь быстро поцеловал ей руку и ушел, а Варвара жадно и быстро пробежала письмо и села к столу, читать уже основательно.

Вдруг со стороны залы, где располагались кулуары, донеслась заливистая трель, как будто городовой засвистал в свисток, раздались возмущенные голоса, сделался шум, и депутатов из комнаты как ветром сдуло. Генри Кембелл-Баннерман, вскочивший с первой трелью, рыкнул и устремился за ними.

– Henry! – крикнула встревоженная Варвара Дмитриевна. – Henry, come here![7]

Но куда там! Бульдог мчался на шум, как уличный мальчишка, дождавшийся, наконец, громкого скандала, в который можно вмешаться или хотя бы наблюдать его с дерева!

Подобрав юбки, Варвара Дмитриевна кинулась за своим англичанином, проявившим такую несдержанность.

– Что здесь происходит? Господа, господа, куда вы его тащите? Остановитесь! Вот полюбуйтесь! И в Думе произвол полиции! Нет, вы полюбуйтесь! Что случилось? Вора поймали? Откуда шум?! Господа, дайте пройти, расступитесь!

– Что здесь происходит?! – перекрыл голоса зычный бас Пуришкевича. – Сию минуту к заседанию позвонят!

Один из молодцеватых думских приставов взял под козырек. Второй держал за локоть неизвестного господина в полосатом костюме, чем-то неуловимо напоминавшего гражданина Канадского Доминиона Семена Михайловича Полозкова.

– Потрудитесь дать объяснения!

– Вот, ваше высокоблагородие, выдворяем!

– Кого?! Куда?!

– Этот господин есть думский буфетчик Синицын. Размещался в креслах депутатов, читал вчерашний отчет.

Генри Кембелл-Баннерман, за которым не поспевала Варвара, ловко ввинтился в толпу.

– Позвольте, – продолжал Пуришкевич во весь голос, – милостивый государь! Что вы делали в креслах депутатов, ежели вы буфетчик?! Государством вознамерились управлять?!

– Генри! – крикнула Варвара Дмитриевна в отчаянии, позабыв, что бульдог не понимает по-русски. – Немедленно ко мне! Вернись!

– Вот до чего либерализм-то доводит! Буфетчики в депутатские кресла лезут!

Борис Викторов посторонился, пропуская Варвару к эпицентру событий, она не глядя сунула ему бумаги, с которыми выбежала из комнаты кадетской фракции, но опоздала.

Генри подлетел, прицелился и вцепился зубами Пуришкевичу в башмак. Он был совершенно уверен, что делает правое дело.

Когда скандал потихоньку улегся, буфетчика увели, рассерженный Пуришкевич пообещал поставить перед секретарем председателя Шаховским вопрос о недопустимости присутствия в Думе всех и всяческих бульдогов, когда депутаты и гости вдоволь нахохотались, и уже позвонили к заседанию, и потемкинская зала стала пустеть, Варвара Дмитриевна втащила Генри обратно в комнату кадетов.

– Как ты мог, – повторяла она, – как ты мог!..

Генри ничуть не чувствовал себя виноватым и смотрел победителем.

…Куда-то делось письмо Щегловитова, которое она так и не выучила наизусть. Только она никак не могла вспомнить, куда именно.

– Проходи, – сказал профессор, пропуская вперед полковника Никоненко. – Вон вешалка.

– Повеситься?

Боря Викторов выглянул из-за шкафа.

– Здравствуйте, Дмитрий Иванович. А я на пять минут заехал, мне материалы для статьи нужны, а из планшета файл куда-то делся, так я решил, что отсюда скачать проще, чем восстанавливать…

Боря Викторов говорил все медленнее, покуда Никоненко пристраивал на вешалку пальто, а потом и вовсе остановился.

– Что-то случилось? – спросил Боря и оглянулся почему-то на окно.

– Высоко, – посочувствовал полковник. – Убьешься. Здание-то старое, этажи высокие!..

– У вас нет никаких доказательств, – выпалил Боря Викторов, видимо то, что говорил себе сотню раз, как заклинание. – Ни единого.

– Это точно, – согласился полковник, взял стул и уселся на него верхом. – Но это плевое дело, друг! Доказательства собирать трудно, когда не знаешь, че доказывать. А когда знаешь, единым мигом можно доказать.

– Вы ничего не должны были узнать. Не могли узнать!

Шаховской, который так и стоял в пальто, тяжелой походкой старого человека подошел к чайнику и включил его. Чайник сразу же зашумел, – видно, воды совсем мало.

– Ты Ольге Яковлевне кто, Боря? – спросил он, рассматривая чайник, как будто никогда не видел. – Племянник?..

– Никто, – отрезал Боря. – Я ей никто.

– Кому? – весело переспросил Никоненко.

Ему все было нипочем. Он не учил Борю на первом курсе, не возил на экскурсию в Исторический музей, не правил его статей, не подкидывал интересной работы. Кто для него Борис Викторов? Так просто. Подозреваемый.

– Так кому ты никто, парень?

Борис промолчал и опять оглянулся на окно.

– То-то и оно. Если ты никто, откуда ты знаешь, кто такая эта Ольга, да еще Яковлевна?..

– Вы ничего не докажете.

Никоненко махнул на него рукой.

– Да не беспокойся ты за нас! Не переживай, мы сами с усами!

– Все из-за тебя, придурок, – запальчиво сказал Боря Шаховскому. – Ничего бы не было, если б не ты! Откуда я знал, что тебя и туда потащат… консультировать! Консультант, твою мать!..

– Так племянник ты или кто? – стоял на своем Никоненко.

– Я сказал – никто! И она полоумная! Больная на голову! Вообще! Совсем!