Сто лет восхождения

Губернатор Техаса очень заинтересовался личностью советского ученого, который придирчиво осматривал сооружающийся в университете штата в Остине новый «Токамак» с турбулентным нагревом плазмы. В «хитрой штуковине», которая строится в «его университете», губернатор не смыслил ничего. Но, по-видимому, неплохо разбирался в людях. Махнув рукой на неукоснительное правило, согласно которому лица, связанные с коммунистическими организациями, не могут быть удостоены какого-либо почетного звания в США, губернатор провозгласил академика Арцимовича почетным гражданином штата Техас. И Лев Андреевич не упустил случая появиться в Принстоне — следующем пункте своей поездки — в широкополой шляпе, которая является отличительным атрибутом почетного гражданина штата Техас.

На людях Арцимович оставался бодрым, остроумным, веселым. Он легко отвечал на вопросы атаковавших его репортеров, подвергал откровенной критике все, что кололо ему глаза. Он был самим собой, ощущая немалое удовлетворение, что результаты, обнародованные им еще в Новосибирске, воспринятые тогда с известной долей недоверия американскими коллегами, теперь подтверждены здесь, по другую сторону Атлантики, выдержали испытание временем.

Но, оставаясь в глубокие ночные часы наедине с самим собой, мучаясь от бессонницы, Лев Андреевич погружался в пучину невеселых раздумий. С каждым днем ему все труднее было оставаться бодрым, полным неистощимой энергии, тем академиком Арцимовичем, к которому уже привыкли американские коллеги. И он часта ловил себя на том, что с опаской постоянно ждет, когда боль снова настигнет его.

Даже жена, которая сопровождала его в поездке, казалось, не замечала ничего. Но однажды, перед самым отлетом в Москву, она вдруг неожиданно обронила: «Как ты похудел!..» И по ее тону, вздоху Лев Андреевич понял: все это время жена не только видела, но и понимала, что с ним происходит.

Арцимович тогда внешне не отреагировал на слова жены. В мир невеселых раздумий он не хотел никого пускать.

Возвратившись в Москву, неожиданно для всех окружающих Арцимович заспешил, заторопился. Так же, как торопился Курчатов десять лет назад.

Он устроил разнос проектировщикам и строителям нового, еще более мощного «Токамака» Т-10. Он требовал ускорить темп исследований на новой, еще только созданной машине Т-4. Он задумал целый цикл новых экспериментов уже не с дейтерием, а с водородом. Он...

Все чаще опустошающая слабость укладывала его в постель. И, выключенный внезапно из потока дел и забот, Арцимович отдавался иным размышлениям, которым раньше не находилось времени в ежедневной текучке.

Всем казалось, что академик одержим одним: плазмой, экспериментами, планами на будущее. А он в эти часы думал совсем о другом. Быть может, поэтому отдельные его высказывания и поступки звучали для окружающих, как внезапный выстрел.

В 1971 году за успешное завершение цикла работ по термоядерному синтезу академику Арцимовичу и его токамачникам была присуждена Государственная премия. Второй раз страна отмечала труд физиков, укрощающих плазму. В пятьдесят восьмом году за исследование в пинчах Арцимович, тоже с группой сотрудников отделения, был удостоен Ленинской премии. Тогда в списке лауреатов значились фамилии Осовца, Андрианова, Филиппова. Теперь лауреатами стали Стрелков, Разумова, Мирнов, Муховатов.

И когда они после вручения лауреатских дипломов и медалей, радостные, возбужденные, шагали по вечерним улицам, Лев Андреевич вдруг неожиданно для всех спокойно, но настойчиво произнес: «Если со мной что-нибудь случится, исследования на «Токамаках» в институте возглавит Стрелков...»

Другой разговор произошел спустя год. Алиханьян зашел за ним в президиум Академии. Выдался свободный вечерок, и они решили провести его вдвоем. Не раздеваясь, в пальто, во внутреннем кармане которого угадывалась обязательная бутылка армянского коньяка, Алиханьян терпеливо ждал, пока Лев Андреевич запрячет в огромный сейф бумаги.

Арцимович подозвал друга к раскрытой пасти тяжелого металлического шкафа и вынул из верхнего отделения небольшой конверт:

— Когда я... ты первый должен вскрыть конверт. Референт знает...

Артем попробовал протестовать, но Арцимович с мягким нажимом оборвал друга:

— Не надо, профессор. Будем европейцами. Это так, да всякий случай...

Никто, кроме него, не знает, что написано на том листе, в конце которого проставлена дата: пятнадцатое сентября 1972 года.

В тот день барометр внезапно резко упал. Боль вспухла особенно сильно. И тогда, собрав последние силы, дотащившись до письменного стола, Арцимович набросал: «Срок, отпущенный мне Природой... приближается к естественному концу, говоря совершенно серьезно...»