Сто лет восхождения

В самую голодную, холодную пору, когда Финский залив был бездымным и пустынным, Иоффе пробил организацию Физтеха. Сколько было всего за минувшие двадцать лет. Сколько молодых людей из наивных мечтателей, горевших лишь одним — посвятить себя физике, стали серьезными исследователями. Институт все время был в движении. Что-то отпочковывалось, какая-то лаборатория возникала заново, какой-то отдел реорганизовывался, нацеливаясь на сугубо конкретную задачу. Все время в коридорах Физтеха, в столовой, в спортзале, в библиотеке, на лыжне в парке появлялись новые, молодые лица. Проходили месяцы, пока они, старые физтеховцы, узнавали новичков поближе. А папа Иоффе знал о них все, о самых незначительных и неприметных, покорно тянущих лямку младших научных. Знал и помнил. Случалось, на ученом совете, когда возникала запарка с какой-либо внеочередной работой, а людей свободных вроде и не было, директор, чуть помедлив, словно включив машину памяти, произносил: «А вы поручите это такому-то. А то он у вас уже сколько месяцев все в девицах ходит».

Тишину горького молчания в директорском кабине вдруг прервал Абрам Федорович, ответив на не высказанные вслух мысли Арцимовича.

— Вы думаете, в тылу будет легче, Лев Андреевич?

— Конечно! Уж по крайней мере, безопаснее.

— «Безопаснее»... Да, в тылу не стреляют. Но, думается мне, там, в Казани, легче не будет. Вы сами еще не понимаете, Лев Андреевич, как нужны будете там.

И снова забытый, давний, из призрачных детских воспоминаний ленивый перестук колес едва бредущих составов. Снова угольная пыль, пропитавшая, кажется, не только подушку-думку, одеяло, вагонные стены и полки, но и все твое существо. Снова людские разливы на станционных перронах и вокзалах. Снова бесконечные вереницы теплушек, проносящихся под рыдания гармоник туда — на запад, и медленное, унылое шествие таких же поездов на восток. И ожидание, ожидание, ожидание...

Ожидание кипятка на разъезде, погруженном в июльский зной. Ожидание — когда же наконец тронутся поезда. Обессиленный паровоз, пробуксовывая, пытается сдвинуть длиннющий состав, в котором уместилось два ленинградских института не только с чадами и домочадцами, но и с оборудованием.

Ожидание крупной станции, где можно достать газету или прослушать сводку.

Они все еще ожидали чуда. Ведь все последние годы перед войной жили с твердым сознанием, что если враг нападет, то он будет отброшен и разбит на его же территории.

Ожидание, обрываемое протяжным кличем дежурных: «По ва-го-нам!»

Десятый день их состав тащится в далекую Казань. Кружным путем, через Вологду и Киров, выбираются теперь эшелоны с эвакуированными из Ленинграда. Маленький город, окруженный вплотную вятскими лесами, в этот день стал их прибежищем. Паровоз загнал состав на запасной путь и удалился в неизвестном направлении. Дежурный по станции категорично объявил Арцимовичу, что они здесь простоят до утра. Арцимович вошел в купе директора, кляня железнодорожников, неразбериху, июльскую жару и черт знает что еще. Иоффе, проведя ладонью по своим побуревшим от угольной пыли усам в ответ на тираду мечтательно произнес: «Баньку бы...»

Арцимович постоял перед составом, вызвал трех своих сотрудников и вместе с ними отправился на поиски бани. Райцентр будто вымер. Всюду заперто. В горисполкоме тоже никого. Когда же он заикнулся о баньке, сторож укоризненно заметил: «Кто же, милый, по воскресеньям баню топит? Вчера надо было...» В этой глухомани, среди вятских лесов и болот, несмотря на войну, еще упорно держались мирных традиций.

Для людей, производящих измерение частиц высоких энергий и создающих новые замысловатые приборы, вскрыть два замка и освоить банную котельную оказалось делом несложным. Насос качал воду из ближайшей речушки исправно. Дров для топки на дворе лежало предостаточно. Через час уже и вода нагрелась, и парная пропиталась жаркой сухостью. И веники березовые обнаружились. Первыми мылись, как повелось на Руси испокон веков, мужчины.

Арцимович, от души исхлестанный кем-то из физтеховцев, размягченно плескался в мыльной, когда у входа в клубах белесого пара возникла представительная фигура милиционера в полной форме. Он взял под козырек и зычным голосом, заглушая плеск воды и стук шаек, прокричал: «Кто старший? На выход!»

Абрам Федорович, только что с наслаждением намыливший голову, из-за пены глухо пробормотал: «Идите, Лев Андреевич, идите!»

Арцимович прошлепал по шершавому цементному полу к милиционеру. Заносчиво спросил: «Ну, в чем дело?»

— Документы, гражданин, — милиционер опять взял под козырек.

Арцимович прошествовал в раздевалку. Там, не вытираясь, достал из пиджака красную книжечку-пропуск. Милиционер бдительно сверил фотографию с оригиналом, потом подробно изучил документ, в котором значилось, что Лев Андреевич Арцимович является доктором наук и работает начальником лаборатории Физико-технического института Академии наук.

— Что же вы, гражданин, доктор, ученый человек, такое себе позволяете?

— А что такого? — Наконец-то Арцимович нашел свое полотенце и с ожесточением тер мокрые волосы.