Сто лет

– Как сказать… Я жил там с другом, его фамилия Гуде. Он кое-чего добился, этот художник. У него была несгибаемая целеустремленность… без этого художник невозможен.

– А у вас она тоже есть?

– Моя жизнь пошла в другом направлении. Но я написал две стоящие работы. Одна – «Гретхен в тюрьме». И другая – «Ингеборг у моря». Их у меня купил музей в Бергене. Теперь я горжусь этим, – сказал он и усмехнулся, словно испугался, что она примет его слова за бахвальство. – Однако думаю, что этот запрестольный образ станет моей главной работой, в том числе благодаря тебе.

– Почему же вы стали пастором, если вам больше хотелось писать картины? – спросила Сара Сусанне.

Уже не первый раз его удивила ее непосредственность. Именно она и придавала особый смысл их беседам.

– Наверное, я не смогу честно ответить тебе на этот вопрос. Для того чтобы быть пастором, безусловно, необходимо призвание… У меня уже была семья. Мы переехали в Берген, я подал прошение о том, чтобы мне предоставили приход, ведь мне нужно было содержать семью. Потом я познакомился с Уле Буллем, и мы решили основать норвежский театр с норвежскими актерами, которые играли бы на норвежском языке. Однако денег мне это не принесло, поэтому я в ожидании прихода, помимо театра, давал уроки рисования и занимался живописью. Но не буду утомлять тебя рассказом об этом периоде моей жизни.

– Утомлять? Помилуйте! И вы переехали сюда? Так далеко от Бергена?

Он мог бы сказать, что отсюда до места рождения его жены в Германии еще дальше, но это как будто не имело отношения к их разговору.

– Меня хорошо приняли в Нурланде. И я никогда этого не забуду. Здесь меньше показного, меньше фальши. Люди здесь более благодарные и больше способны радоваться жизни.

Забыв о позе ангела, Сара Сусанне с недоверием поглядела на пастора.

– Я мало что знаю о людях из других мест, но, возможно, наши люди стараются показать себя пастору с лучшей стороны.

Он расхохотался. Откинул голову и хохотал так, что церковные стены откликнулись ему эхом. Она тоже засмеялась. Как будто у двоих детей появилась общая тайна.

Когда смех затих и она снова приняла позу ангела, пастор услыхал, что кто-то невдалеке точит косу. Сенокос был в самом разгаре. Он мог бы сказать ей, что травы в этом году больше, чем в прошлом. Но одна мысль об этом показалась ему смешной. Он сообразил, что тема их разговора не имеет отношения к сенокосу.

– Дома я часто думала о том, что вы мне сказали, – неожиданно проговорила Сара Сусанне.

– А что я сказал?

– Извините, что я заговорила об этом, – прошептала она и подняла чашу выше, чем было нужно.

– Так что же такого я сказал?

– Ну, например, что вас всегда тяготило то, что вы назвали требованием, которое предъявляет человеку жизнь. Я сразу поняла, что вы имели в виду. Мне тоже знакомо это чувство. Но о таком никому не скажешь.

– Ты имеешь в виду что-то определенное?

– Хуже всего мне было, когда я только что вышла замуж и жила в семье мужа на Офферсёе. Я не могла быть самой собой, потому что у меня не было ничего своего. Другие решали за меня, что такое долг. Некоторые дни были беспросветно черны. И сама я тоже была черная. И на душе у меня было черно. Потому что мысли мои были недобрые… Это дурно действует на человека. Из-за этого человек… не знаю даже, как сказать… теряет к себе уважение.

Он сам не заметил, как опустил кисть. Потом одержимо, словно боясь, что она замолчит, снова начал писать. Мелкими быстрыми мазками он клал на доску золотистую краску.

– Какие же недобрые мысли приходили тебе тогда в голову?

– Например, о моей свекрови. Одно время я даже считала ее виноватой в том, что Юханнес так сильно заикается. Она придает слишком большое значение внешней стороне жизни. Слишком строгая.

Пастор привык давать людям советы, когда они рассказывали ему о своей жизни. Но Сара Сусанне не спрашивала его мнения, она просто рассказывала. Рассказывала о том, как свекровь внушала ей чувство долга.

– Иногда мне казалось, что долг важнее самой жизни, – задумчиво проговорила она.

– И тебя это не радовало?

– Во всяком случае, это вряд ли могло сделать меня хорошим человеком.

– А ты много думаешь о том, что надо быть хорошим человеком?

– Нет, признаюсь, слишком мало, – шепотом ответила она, вздохнула и замолчала.

– Однажды ты сказала, что раскаяться в содеянном – это значит согрешить еще больше и потому ты не раскаиваешься в своем замужестве.

– Я так сказала?

– Да, когда мы разговаривали в первый раз.

– И вы это запомнили? – удивилась она. – Вы тоже так считаете?

– Наверное, ты права.

– Но вы в этом не уверены? – Она опустила чашу. Он не попросил ее принять прежнюю позу. Просто скользнул по ней взглядом. Она была бледна. Вот она подняла свободную руку и быстро провела ею по лбу.

– Ты сказала, что человек должен нести ответственность за сделанный им выбор, – твердо сказал он.

– Выбор? Да, я так думала. Человек думает, будто у него есть выбор.

– Бог дал нам способность делать выбор. Естественно, в рамках той действительности, которая нас окружает.