Сто первый (сборник)

Старший ординатор сказал, что прибывает очередной борт из Моздока. Томанцев кивнул. Старшой затравлено огляделся по кабинету и остановил взгляд на шкафчике с затемненными стеклами дверец, сглотнул слюну. Спросил, что за громила в черном берете дожидается у дверей. Ноги растопырил — не пройти. И лицо у него глупое.

Когда он вышел, Томанцев снова положил перед собой чистый лист. «Не смотри, старшой, подарочный коньяк весь вышел еще в первую неделю. А спирт тоже ничего, даже полезней».

Разные справки приходилось выписывать Томанцеву, но такую в первый раз.

Дочь Лиза работала в его госпитале: проходила практику от своего мединститута. Практика закончилась, а Лизка осталась операционной медсестрой в его «гнойной хирургии». Ей госы сдавать, шестой курс, а она шкуры горелые обдирает, культи ворочает, гнойники вскрывает, утки подает. Настырная девка, непутевая — его порода.

Прибежала Лизка и кричит, что у ее жениха аспиранта сосед по общежитию плачет навзрыд. Брата его могут посадить в тюрьму. Брат вернулся из Грозного и что-то натворил, попал в милицию. Ему теперь нужна справка, такая справка, чтобы все поняли, что он не виноват ни в чем… ни в чем он не виноват!

Кипел, парил чайник.

Томанцев написал: «Справка. Выдана…» Вдруг подуло из открытого окна. Белый лист подхватило ветерком и сбросило на пол.

— Доктор, выдайте мне справку, что я дурак.

— ??

— Я угнал машину, подрался с милицией. И еще… у меня отобрали пулемет.

Орденок

Слаженность войск на войне, как хорошее тесто, от замеса зависит.

Потом уж пирог запекут: местами поджарят, шкварки с краев поотваливаются; но от первого замеса — дрожжевого или с сахаром — будет пирог пышным и румяным, а внутри сытным. С начинкою…

Медленно идут поезда через Ногайские степи на юг к северным границам Кавказа. Ползут вагоны вереницей. На платформах танки под брезентом, «шишиги», брюхатые полевые кухни; в плацкартах роты и батальоны сводного полка. На боковушке, подперев кулаком щеку, сидит опрятный, строгий подполковник медицинской службы и глядит в окно. Посреди цветущей майской степи — табун лошадей. Черный вожак высоко поднял голову, шею вытянул, замер и вдруг, взметнув хвостом, рванул вбочь от железной дороги и грохочущего поезда. И пошел табун за лоснящимся сытым вожаком, растянувшись длинно: жеребцы, кобылы, жеребята.

Жеребята…

Томанцев представил себе, что по всему поезду, по скрипучим волгоградским плацкартам, так же как и он сидят мальчишки-жеребята и глядят в окно. Думает каждый о своем, но все об одном и том же, — что едут они ни куда-нибудь, а на войну. И что случится там с ними — повезет вернуться домой с орденом на геройской груди или привезут запаянным в цинке — никто загадывать теперь не берется.

Вспомнил Томанцев первый борт — январский: как вошел он внутрь и увидел целую армию завшивленную, обескровленную, обезоруженную — армию, проигравшую войну. На самом деле, борты приходили и раньше — с ноября стали поступать первые раненые, — но сажали «Скальпели» тайно на военную посадочную полосу в Бекетовке. Первый транспортник с двенадцатью тоннами рваного мяса «упал» на гражданский аэродром в Гумраке, как новогодние бомбы на головы мирных жителей в Грозном.

— Товарищ подполковник, вас товарищ полковник зовет.

Томанцев вздрогнул. Поезд дернулся и покатился быстрее. В проходе стоял солдатик: сапоги у него широкие в голенищах, хэбэшка расстегнута на две лишние пуговицы. Улыбается.

— Жизнь поперла? — спросил с неудовольствием Томанцев.

— Ага, поперла, — просто ответил солдатик.

За окном нескончаемые провода, со столбов провисшие, вверх-вниз; лесополоса пошла; табун остался далеко позади — увел вожак кобыл и жеребят от грохочущего железного чудовища. От греха подальше.

Ясно Томанцеву, почему поперло — вольница фронтовая впереди.

— Пуговицу застегни и побрейся.

Солдатик губешки пухлые поджал, пальцами теребит ворот.

Не жалко Томанцеву: пусть вольница, пусть пуговки расстегнуты, но одного жаль, что, как повезут к нему этих вот вольных стрелков по-одному, да десятками, тогда только и распробуют мальчишки самый привкус войны. Привкус-то кровяной. Они, врачи госпитальные, прочувствовали. Да кому новенькому в таких вот канолевых кирзачах рассказать, не поверят ведь! Бывает, что и узнать друг о друге солдатики не успеют: глядишь, лежат бушлаты с кирзачами в рядок на черной пахоте. Ладненько солдатики лежат, шапками лица прикрыты. Сладилось у них, отвоевали…

Командир полка обосновался вагонов через пять к концу поезда. Торопится Томанцев, а все одно за поездом не успеть: он прошел вагон назад, а поезд уж километр вперед отстучал. Еще вагон — поезд треху разменял на стыках. Вперед, только вперед — все без обману. Не сон, не кино про войну. Война… Шагает Томанцев сквозь тамбуры. Окна расхлебянены: курильщики-губошлепы, глазенки счастливо-пьяные. Воля впереди…

Всякий едет на войну по своей причине.

Кто по залету.

Или за погонами, орденами…