Читаем Сто поэтов начала столетия полностью

Сто поэтов начала столетия

Поэт Ковальджи вообще довольно-таки своеобразно обращается со временем, раз за разом переступает его физические характеристики, причем не просто заставляет течь вспять, от старости к юности, но – и это самое главное – вообще выходит за рамки физики, придает времени весомое антропологическое, персональное измерение. Персонифицированный взгляд на время рождается не сам по себе, но в результате осознанной работы – одновременно дерзкой и смиренной.

Я отцовскую чайную ложечкусеребрянуюдавно засунул в ящики не пользуюсь ею.Чем-то мне неприятны вещи,спокойно пренебрегающиевременем,запросто переступающиечерез своих владельцев…

Речь идет, как видим, не о простой инверсии времени, но о настойчивых попытках покинуть его неизменный водоворот, удалиться прочь от глагола времен, в мир звуков и голосов более камерных, отсылающих к движениям души скорее, нежели к огромным неуклюжим поворотам руля. Но вот парадокс: камерность добывается в результате поистине титанических усилий, результат борений со временем – скромен, зато таит в себе многие неведомые миру битвы.

я хочу отстать от жизниот сегодняшнего дня(как сосновый бор от поездакак от лайнера звезда)

Необходимость отстать от неумолимого хода часов диктуется не только и не столько опытом, но и самой природой окружающей нас эпохи, оставляющей человеку ничтожно мало времени для поддержания отношений не только с другими людьми, но и с самим собой. Отсюда рождается непреложная логическая связь: выпасть из течения времени означает обрести себя и перейти от жизни компьютерной марионетки к подлинному существованию.

отключить телефонне включать телевизорне раскрывать газетне распечатывать писемне залезать в интернетв зеркало заглянуть –познакомиться…

В чаемом персональном существовании, конечно, присутствуют и роковые вопросы времени, однако мудрость человека, пережившего многое и многое, некогда казавшееся важным, а ныне напрочь позабытое, – позволяет разбавить любой пафос необходимой толикой иронии.

У России свой путь. Роковые вопросывозвращают на круги своя…На границе вагоны меняют колеса –у России не та колея.

У позднего Кирилла Ковальджи словно бы обостряется зрение, большое видится даже в отсутствие положенного расстояния, а главное – сокращается необходимый для связного высказывания объем слов и знаков препинания:

– кончилась эпоха великихгеографических открытийнет белых пятен и в литературеодни туристы, а старый Колумбработает гидом…– но я-то еще не открыт!

Отточенный лаконизм приводит поэта к ярко выраженной афористичности, ее доля в стихах Ковальджи отчетливо растет, лента клонят не только к краткости, но и к суровой прозе верлибра:

Пьяный проснулся в вагоне метро:– Какая это улица?…а когда восстанут из гроба,тоже начнут озираться?

Склонность к емкой краткости нередко обращается к своему пределу – форме моностиха, дающего мгновенный снимок жизни, порою – уже вовсе не в персональном, но социальном измерении:

Гласность, вопиющая в пустыне…

Применительно к постоянно присутствующей в стихах Ковальджи любовной теме можно сказать, что здесь афористическая краткость нередко оборачивается восточной притчевостью, набором рецептов поведения в типовых ситуациях:

Я люблю эту девочку, эту девушку,я замираю, когда ее вижу,но мне семь лет,мне нельзя.Я люблю эту девушку, эту женщину,я замираю, когда ее вижу,но это ее портрет, она умерла давно,мне нельзя.Я люблю эту девушку, эту женщину,я замираю, когда ее вижу,но мне семьдесят семь,мне нельзя.Я люблю эту девушку, эту красавицу,я замираю, когда ее слышу,но я уже умер давно,мне нельзя.

Ни малейшей сентиментальности, сусальности, идилличности нет в стихах Ковальджи, когда речь всерьез заходит о поэзии. Здесь присутствие гамбургского счета корректирует обратный отсчет старческого помолодения, никакие компромиссы невозможны:

Перейти на страницу: