Сто поэтов начала столетия

Не только с представителями непарнокопытной фауны сопоставляет свою лиргероиню Бородицкая, но еще и с культурными растениями:

Я картошка, дожившая до весны.
Нет во мне былой белизны.
А кругом молодняк – розовеют, крепки,
Выставляют наружу пупки.

Я на ощупь мягка,

Шкурка мне велика,
Но хозяина не подведу:
Я пустила два сильных, два сочных ростка
И готова лечь в борозду.

Два ростка – два сына, Бородицкая, как обычно, ничего не придумывает, а пишет «прямо о себе», но суть даже не в этом. Дело в особой вескости слов и точности формулировок, очень далеко отстоящих от легкой игровой атмосферы ее квазидетских (а если разобраться, детских вдвойне) стихов, с которых мы начали наши рассуждения. В этой особой твердости не иначе как слышны отголоски еще одного параллельного поэтического ремесла Бородицкой – переводческого.

Второстепенные английские поэты,
вы руки тянете ко мне из темной Леты
и, как детдомовская ребятня:
– Меня, – кричите вы, – меня, меня!..

Английские стихи разных времен, изысканные, порой чуть манерные, но всегда стремящиеся к дефинитивности и точности высказывания, – вот что явственно присутствует в подтексте «оригинальной» поэтики Марины Бородицкой. Например, если речь заходит

…О девочке сильной и строгой,
Прекрасной, как точный прыжок…

Думается, из того же источника – неиссякаемая ирония и самоирония, постоянное желание взглянуть со стороны не только на себя, но и на всех, кто готов эту насмешку над собой подметить и подвергнуть нехитрому анализу:

Я никогда никому объяснить не в силах,
что у меня к чему. Про любой пустяк
мямлю: мол, исторически так сложилось,
так получилось, а пуще – сказалось так.

Добрый мой критик с розовыми щеками,

мысленно прижимаю тебя к груди
и оставляю на кухне тетрадь со стихами:
будешь анализировать – не буди.

Имея в виду подобные психоаналитические напутствия, остается произнести немногое. Марина Бородицкая говорит не меняя тона, ей для стихов не нужен какой-то особый повод. И в радостном упоении мелочами иронии лишь малая толика, хотя она есть – и детская, и по-английски чуть манерная. Вот, скажем, Сантехник – супергерой концептуалистских ристалищ, ну кто, кроме Марины Бородицкой, отважится сказать о нем такое:

По-доброму в нашем квартале
Относятся люди ко мне:
Суровый сантехник Виталя
При встрече мне рад, как родне!

Бородицкая дышит, как пишет: ровно, беспафосно и счастливо – словно бы переворачивая с ног на голову окуджавское литературное профессьон де фуа, вносит в него обычную свою мягкую иронию. Поэт, он что, просто пописывает? Или защищает форпост высот духа от наседающих профанов? Как-то так у Бородицкой получается, что и то и другое сразу. То есть, конечно, нельзя забывать о пребывании на посту, на страже. Но верная картина получится, если вспомнить «Операцию Ы»: Шурика, охраняющего вместо Бабули продовольственный склад. Все всерьез, по-настоящему, включая налетчиков. И все как-то налегке, помимо осознания высокого долга.

На посту в краю пустынном
Мерзну с верным карабином
В кем-то выданном пальто.
Я чего-то сочиняю
И, наверно, охраняю
Что-то нужное – но что?

Тут кругом глухая местность,

Где-то гордая словесность
Мчит в гудящей мгле ночной.
Ты ль, небесный разводящий,
Посмеялся надо мной?

Не сменили, не убили,

Может, просто позабыли
И не взяли даже слова,
Как мальчишки в том саду.
Видно знали: не уйду.