Сто поэтов начала столетия

Вся моя пресловутая искренность –
от нежелания подыскивать
тему для разговора.
Раньше – в подобных случаях –
я сразу ложился в постель.
Теперь – говорю правду.
Хорошо это, плохо –
не мне судить.

Но людям – НРАВИТСЯ.

Что ж, действительно, все это нравилось и нравится довольно-таки многим людям. Но – и это необходимо осторожно принять во внимание – далеко не всем…

Библиография

Кукольный дом // Новая Юность. 2001. № 1(46).

Из «Цветущего цикла» // Новая Русская Книга. 2001. № 3–4.

Блеск пчелиный // Знамя. 2001. № 4.

Как надо жить – чтоб быть любимым. М.: ОГИ, 2001. 48 с.

Ягодный дождь // Новый мир. 2002. № 1.

Мужчины тоже могут имитировать оргазм. М.: ОГИ, 2002. 57 с.

Вкусный обед для равнодушных кошек. М.: ОГИ, 2005. 132 с.

Из книги «Черновик» // Новый мир. 2006. № 8.

Черновик. СПб.: Пушкинский фонд, 2006. 94 с.

Стихи к сыну // Знамя. 2007. № 3.

Здравствуйте, я пришел с вами попрощаться. М.: Гаятри, 2007. 176 с.

Обещание. М.: Эксмо, 2011. 288 с.

Иван Волков или «…И объективна даже красота»

Поэтические биографии складываются по-разному. Порою главные открытия, наиболее глубокие смысловые прорывы случаются на переломах судьбы, иногда вне какой бы то ни было объяснимой зависимости от внешней, событийной биографии стихотворца – в тридцать, сорок, а то и семьдесят лет. Бывает и иначе: когда к вершинным прозрениям приводят не новации, а значимые повторения – на протяжении многих лет – одних и тех же стилистических и тематических построений, бесконечные вариации, подтверждающие подлинность магистральных тем. В судьбе костромича Ивана Волкова – во всяком случае, пока – разыгрывается одна и та же мистерия нескольких доминирующих интонаций и событий. Его герой живет в мире неблагополучном, чужом, требующем для своего описания предельного усилия, вслушивания в неслышную и негармоничную музыку сфер, являющую себя в деталях и подробностях совершенно немузыкальных, иногда отталкивающих. В то же время контекстом, фоном, а иногда и непременным условием прорывов из быта в бытие служат события и отношения глубоко личные, камерные, не имеющие касательства ни к прямым метафизическим размышлениям, ни к исторически значительным реалиям. В одном из сравнительно недавних стихотворений характерно сплетены оба мотива:

Мы слышим из-под одеяла,
Свернувшись в одного ежа,
Дышанье времени шакала –
А наша общая душа

(Ее покой исполнен смысла,

Ее полет непостижим)
Под потолком, слоясь, повисла,
Подвижна, как табачный дым…

Истоки образного ряда вроде бы очевидны: тяжелая лира, исторгающая немелодичные, диссонансные созвучия, в стихах Ивана Волкова продолжает звучать настойчивой и бьющей по нервам дисгармонией. Однако тут же начинаются отличия, которые (к счастью) перевешивают сходства – иначе попросту и не было бы предмета для разговора. Разорванность реальности на отдельные фрагменты, ноты, осколки событий ведет читателя вовсе не к временам «европейской ночи», когда взлетели на воздух первые смертники-авиаторы и пронеслись над миром «колючих радио лучи». Характерная для лирики срединных советских лет разорванность реальности на отдельные атомы, фрагменты чувств и событий продолжает существовать в стихах Ивана Волкова почти как знаковый анахронизм. На дворе и в самом деле совсем иное тысячелетье, уже прочитан Пригов, торопливо освоены и частично оттеснены на второй план «новая искренность» и «новая социальность». А вот находится же поэт, который, как встарь, спокойно признается:

Я пристрастился к коньячку
Азербайджанскому…

Неизжитый душевный андеграунд в стихах Волкова не может быть преодолен ни при каких условиях, это не следствие нарушения неких фундаментальных норм, но особая, странная норма, искривленная повседневными мелочами и вечным неблагополучием:

Горит помойка во дворе!
Выходит зритель на балконы –
Конечно, в нашей-то дыре,
Где полтора кинотеатра
Катают мутную попсу,
Пожарные иллюзионы
С алмазным дымом на весу
Спасают лучше психиатра…