Сто поэтов начала столетия

Что это – давно преодоленные обстоятельства места и времени, оставшиеся существовать лишь в облике неизжитых комплексов, до которых мало кому есть дело? Или очередная попытка выступить с позиций нонконформизма, с точки зрения поэзии, свободной от какого бы то ни было давления извне? Здесь начинаются сложности, поскольку внятного и, как стали говорить в перестроечные времена, однозначного ответа на эти вопросы нет. Слишком к разновеликим результатам приводят в разных стихотворениях исходные установки поэта Ивана Волкова. С одной стороны, прямолинейные и, как представляется, безвозвратно отошедшие в прошлое декларации:

Очень не хотелось бы причислиться –
Жуть! – ни к пожирателям экзотики,
Ни к производителям бессмыслицы.
Никогда не пробовал наркотики
И ни разу не голосовал.

С другой же стороны – есть немало примеров того, как поэт сам понимает ограниченность и рискованность запоздалых пристрастий к стилистике дисгармонии и полного отторжения от мелких и крупных обстоятельств жизни:

…Вот у Бодлера были бабы!
С такими стервами Париж
Мог извинить ему хотя бы
Зазнайство, бедность и гашиш.

Попили кровь – не говори, бля! –

Тупые демоны – все три!
А как играть в enfant terrible’я
С моей гармонией внутри?

С домашним ангелом небесным,

Веселым чудом красоты,
Волнующим и интересным
Без демонической туфты?

Так что же – долой «демоническую туфту», прочь горестные и безысходные раздумья, коль скоро они связаны с обстоятельствами конкретными, преодолимыми, камерными – вроде непомерно растянутой во времени и описанной во многих, слишком многих стихотворениях истории романа между возлюбленными, живущими в разных приволжских городах – Костроме и Саратове? Но если мысленно избавиться от демонической туфты – многое ли в стихах Волкова останется сказанного всерьез и по-новому? Скажу прямо: этот остаток придется отыскивать усиленно и долго, но поиски все же не будут безрезультатны.

Я знаю, я слышу дрожанье земли,
Они надвигаются с Волги,
Несчетное войско в огромной пыли,
Кочевники, варвары, волки
На низких гривастых степных лошадях
Придут – и поселятся на площадях.
Бессмертная гвардия лучших калек –
………………………………………………
Чтоб мы, потерявшие все и везде,
Вернувшись на гиблое место,
Могли бы, бродя по колено в воде,
Норд-ост отличить от зюйд-веста,
Чтоб синяя цифра слепые суда
Вела, как звезда!

Волков-лирик демонстративно традиционен и не балует читателя открытиями. Но в тех точках траектории своего пути, в которых ему удается преодолеть засилье мотивов, связанных с гостиничными номерами, коньячком и разомкнутыми объятиями, случаются подлинные поэтические удачи. И наоборот, как только на поверхности смысла появляются ноты ностальгии по навсегда ушедшей внешней неустроенности, по временам высокого андеграундного безделья и всепоглощающей депрессии, – там открытия исчерпываются и начинается привычная стихия самоповторов, порою болезненных.

Поскорее бы изобрели
Для таких, как мы, машину времени,
Чтобы обездоленным Земли,
Лишним человеческого племени
В позапрошлом веке ночевать.

Впрочем, справедливости ради необходимо заметить, что и в мире неприкрытых чувств Волкову порою удается сказать нечто совершенно свое: трогательное и небанальное: