Читаем Сто поэтов начала столетия полностью

Сто поэтов начала столетия

В нелегкие и вечные времена перемен очень часто на первый план выходят ценности простецкие и непосредственные, почти биологические, именно они, например, удерживают на поверхности жизни героев романа «потерянного поколения» (лейтенанта Генри из романа «Прощай, оружие!» спасает привязанность к женщине на фоне фальшивых призывов к воинской доблести). «Гений простых человеческих дел» если не универсально целителен, то несомненно полезен и смыслотворен: ведь даже чудо в Кане Галилейской произошло не иначе как в ответ на простую недостачу еды и питья у вступавших в брак небогатых людей…

Вот подоспела и третья мысль о стихах Юлия Гуголева: для его рассказчика переживание служит вернейшим способом преодоления несчастий. Это обычный, порою – примитивный человек, делящий с представителями рода своего не исключительные способности и достоинства, но соблазны отказаться от необходимого, пройти мимо важнейшего, да еще столь стремительно, что и петуху некогда пропеть трижды. Герои Гуголева – заклинатели несчастий и бед при всей своей внешней неприглядности. Джойса уже спрашивали двунадесять раз, почему легкомысленная Мэрион в его романе должна быть соотнесена с верной и самоотверженной Пенелопой? Ответ был тот же, что и в случае Гуголева: железный век если и не рождает чудовищ, то привлекает внимание к людям обычным, потому что именно они способны преодолеть каверзы времени.

Ирония в стихах Гуголева присутствует, но роль ее маргинальна, так же как, впрочем, и у «раннего» Д. А. Пригова («Вот я курицу пожарю – жаловаться грех…»), и у «позднего» Тимура Кибирова. Человек, «пожаривший курицу» или радеющий о наиболее экономном способе приготовления пищи насущной (как бабушка в известнейшем стихотворении Гуголева «Да-а, а вот Генцы мясо едят…»), – не понарошку, а на самом деле центр и столп бытия, только он способен проявить героизм там и тогда, где и когда, казалось бы, уже навсегда нет места счастью и подвигу.

Среди и без того немногочисленных стихотворений Юлия Гуголева меня особенно завораживают те, которые можно было бы, по аналогии с поздними повестями Тургенева, назвать таинственными. Вот одно из них, посвященное Евгении Лавут:

Ловит, ловит, – кого поймает? –ладошка сухая, живая ловушка,диастема,твердая дужка,утлая лодочка костяная.Нам не ведома,Водой невредима.– Хлопчик, вишь как,Пийдемо, пийдемо…И вот уже летит без огня и дыма.– Откуда нервишки?– Из лесу, вестимо!Ведьма, видимо…

Что тут происходит, кто кому что говорит и зачем, и даже – кто кого встретил? Нет ответа, тем более ясно выступает на первый план великая тайна явного и повседневного непроницаемого мыслью и смыслом мира, прячущегося под личиной заурядных и скучных событий.

Тут только и остается, что воскликнуть вслед за Юлием Гуголевым:

Ой, даже прямо не знаю, что сказать.Это было полной неожиданностью.И главное – так зло, с таким нажимом.А главное – чего? почему? с какой стати?Кстати, этого следовало ожидать.В принципе всё к этому и шло,потихоньку так, потихоньку, и так далее.Нет, ну главное, с таким нажимом и так зло.Еще повезло, можно сказать, слава богу, все живы.Еще повезло, говорю, слава богу, все живы, можно сказать.Нет, ну это было полной неожиданностью.Ну я даже прямо не знаю, что сказать.