Сто поэтов начала столетия

Какой-то надлом-перелом все более заметен в недавних стихах Данилы Давыдова. Что это означает – не берусь судить, хотя, по первому впечатлению, мне это обретение третьего смыслового измерения кажется хоть и рискованным, но продуктивным и перспективным. Так что, может, и вправду не всуе сказано:

мое хипье которому все мало
попробуй-ка с начала да в начало
тогда быть может вектор изменится
и сядет вдруг какая птица?

Библиография

Добро. М.: Автохтон, 2002. 164 с.

О времени, об огне // Дети Ра. 2005. № 4(8).

Сегодня, нет, вчера. М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2006. 96 с.

Контексты и мифы / Предисл. Ю. Орлицкого, Д. Кузьмина. М.: Арт Хаус Медиа, 2010.

Стихи // Урал. 2010. № 3.

Марш людоедов / Предисл. М. Гейде. М.: НЛО, 2011. 160 с.

Московская метафизика // Урал. 2013. № 1.

За все надо платить // НЛО. 2014. № 1(125).

«вот кажется уже случилось…» и др. стихи // Волга. 2014. № 3–4.

Да потому что тут // Новый мир. 2014. № 3.

Григорий Дашевский или «Простачок такой-то, приди в себя…»

Даже не знаю, стоит ли в начале разговора упоминать о том, что «в миру» Григорий Дашевский – тонкий филолог-классик, переводчик интеллектуальных книг. С одной стороны, античные лирики (и не только лирики) имеют к его стихам отношение самое непосредственное, но с другой – какое все это имеет значение? Главное в другом: Дашевский – из тех поэтов, которые могут себе позволить писать (по крайней мере публиковать) сравнительно немного и при этом не только не зарыть в землю талант, но наоборот – не растрачивать дар по мелочам, избавиться от извечной опасности преждевременного узнавания стихов и автоматизации счастливо найденных приемов.

Голос Григория Дашевского громок и отчетлив даже в отсутствие обычных для наших дней медийных «усилителей» звучания и премногих томов напечатанных книг. Стих Дашевского подобен полету истребителя с изменяющейся геометрией крыла, поэту удается удержать перед внутренним взором читателя сразу две или даже несколько параллельных картинок, ситуаций, интонаций.

Тот храбрей Сильвестра Сталлоне или
его фотокарточки над подушкой,
кто в глаза медсестрам серые смотрит
без просьб и страха,

а мы ищем в этих зрачках диагноз

и не верим, что под крахмальной робой
ничего почти что, что там от силы
лифчик с трусами.

Тихий час, о мальчики, вас измучил,

в тихий час грызете пододеяльник,
в тихий час мы тщательней проверяем
в окнах решетки.

Уже название стихотворения («Тихий час») обнаруживает забытую многосмысленность этого словосочетания, закрепленного почему-то исключительно за послеобеденным сном в детском саду или советском пионерлагере. Час спокойного самонаблюдения порождает мысли, отсылающие сразу к нескольким контекстам – от детсадовского («не спать, когда положено») до тюремного («дожить до рассвета очередного дня»), от «пубертатного» («немедленно раздеть глазами любое существо противоположного пола») до больничного («угадать в глазах медсестры отсутствие страшного диагноза»). Не символическое единство бытового и духовного планов единого события, не вдохновенно импровизационное раздвоение исходной ситуации (игра на рояле и кормление птиц у Пастернака: «Я клавишей стаю кормил с руки…»), а полиэкранное параллельное развитие нескольких историй, увязанных в узел сходством стержневого мотива.

Диковатые вещи, бунтующие понятия роятся в стихотворениях Дашевского в ритмах броуновского движения, освобожденные от притязаний сознания, отпущенные на волю, не складывающиеся в единую причинно-следственную и смысловую линию.

Ни себя, ни людей
Нету здесь, не бывает.
Заповедь озаряет
Сныть, лопух, комара.

Ноет слабое пенье,

Невидимка-пила:
Будто пилит злодей,
А невинный страдает,
Побледнев добела.

Но закон без людей

На безлюдьи сияет:
Здесь ни зла, ни терпенья,
Ни лица – лишь мерцает
Крылышко комара.