Сто поэтов начала столетия

Трофиму К. Драгомощенко

Разве твоя в том вина? Моя? Говорят, скоро весна,

а тебе столько, сколько было всегда,
и к тому же – больше не снишься.
Ты еще говорил в тот прошлый раз… Но что?
Что имеет значение? Говорить: мало этого? или же много?
Ни один горизонт не может быть так достоверен,
как прочерченный падением камня.
‹…›
Потому как, – вот что! почти забыл – не видеть
тебя в белом кителе, в купоросных кристаллах сирени.
Их разводил руками, захлебываясь, бежал
(вот откуда то, что явится тысячелетием позже).
Оставалось немного, чтобы увидеть,
как облокотясь о теплый капот виллиса. Что мог сказать
в ту пору? Как мог понять то, что не понимаю сегодня?
Как невыносимо свежо и косо несет бензином,
и какие-то на отлете белые платья женщин.
Конечно, вода, кувшинки, горячие латунные гильзы,
близорукость. Но даже и без вспомогательных стекол вижу,
как между тобою и мною растет и растет небо,
вздымаясь выше, чем Гималаи.

В некоторых стихотворениях переход от аналитической эзотерики метавысказываний к непосредственному чувству оформлен и композиционно, при этом сквозь ветвящиеся тропки смысловых «ризом» постепенно проступает прозрачная логика перехода от хаоса к ясности, чуть ли не к «любовной лирике»:

Драгомощенко – Фигуриной

Отпивая глоток в неопределенном времени, в незавершаемом действии –

Найти место, на столе. Расположение вещи. Но стол и есть место для
Для разнообразных вещей. Странное дело, Потебня грезил
внутренними формами «слов», он начинал с сущности, с платоновских идей в камне,
Начинал и прекращал. Его прекращение не дошло до нас, как, к примеру, «синий».
Однако начало его речи залегало в «столе». Зачем Потебне стол? Это ведь Харьков?
Что-то другое и не имеющее отношения к длине цветовых волн. Нет.
Нет – лучше, чем «да», даже «да» в алмазах бессмертия и чехова. Я люблю
«Нет», я вырос из этого сада. В этом саду мы не всегда спали с Леной
Под одним деревом, – это так трудно сегодня вспоминается, но я, когда хочу,
Помню все, что необходимо, мне нужны ее картины, руки, ее дикий смех,
Как все священные коровы, потому что она опоясана шнурами
Моей подозрительности и ожидания, потому что я открываю голову и смотрю
Картины, на которых одно и то же – это как смерть, которая всегда та же,
Смерть, как учительница/учитель, заползающая в наш рот при произнесении
Любого слова, – но, если что-то есть, значит, и этому есть конец. Елена.
Я тебе должен.