Сто причин моей (не) любви (СИ)

Суть заключалась в том, что влюбленный Фернандо, бывший развратник, раскаявшись, приходит к той, кого отвергал, и рассказывает о своих чувствах.

Прохладный пол слегка холодил ступни.

Спала я в рубашке и юбке, не решаясь раздеться, поэтому смело вышла из комнаты, подошла к лестничному пролету и перегнулась через перила, прислушиваясь к тому, что происходило на первом этажа. Слабый отблеск свечей, горящих в столовой, играл на полу бликами. Звук стал громче.

Я бесшумно спустилась, увлекаемая прекрасной музыкой.

В холе все было залито водой, будто в дом пробрался погибший в море призрак. Боязливо передернув плечами, я застыла на пороге столовой. Сердце в груди так сильно толкнулось, что я прикусила губу.

На спинку стула был навешан мокрый черный камзол — вода с него текла на пол. Трещал слабый огонек в камине, а на крышке рояля стоял треногий подсвечник.

Музыка лилась — сильные бледные пальцы гуляли по клавишам. Мокрая рубашка облепила сильное тело, рукава закатаны, ворот расслаблен, красные волосы влажными жгутами вились по спине. В зубах сигара, дым в потоках алого свечного пламени струится и мягко рассеивается под потолком.

За роялем мужчина. Красивый, как дьявол.

Пьяный, как черт.

На полу почти пустая бутылка какого-то пойла — Нейл принес с собой.

Ему идет быть плохим, он органичен. Он будто создан таким — дерзким, язвительным, пошлым… горячим и чувственным. Он мог бы быть музыкантом или художником… у него есть вкус, он не терпит фальшивки, он настоящий и искренний. Он — мой.

Снова больно — в груди будто дыра зияет, но я стою, не шевелясь, потому что мне нравится просто смотреть. И слушать. Быть частью чего-то, к чему и он причастен. На секунду ощущать себя его женщиной, защищенной и желанной.

Он восхитительно чувствует музыку. Виртуозно перебирает пальцами и курит. Порочный — само пламя. Люблю запах его одеколона и горечь его сигар.

Когда хмурится, когда язвительно смеется, когда жесток или, напротив, мягок — мой.

Кровь вскипает, и я чувствую, как на лбу выступает испарина.

Он не для меня. Я — просто человек. Меня снедает ледяной страх, пустивший холодные шипы — и сразу холодеют руки.

Меня бросает до в жар, то в холод. И только музыка спасает, выдергивает из водоворота чувств, отрезвляет.

Нейл заканчивает арию. Звучит последняя нота.

Он выбрасывает окурок, тянется к бутылке и развязно пьет. Даже это проделывает красиво, словно демон-искуситель.

— Знаешь, что это, Митчелл? — спрашивает, возвращая бутылку на пол.

— Греза моих надежд, — на удивление мой голос не дрожит. — Ария влюбленного Фернандо из «Раненного сердца».

— Эмилин научила меня играть. Эта песня подходит к случаю, тебе не кажется?

Я стискиваю зубы, и из меня вдруг зло вылетает:

— Эмилин вам сестра или нет?

— Или нет.

Понятно.

Насколько давно они «не брат и сестра» и насколько тесны их «родственные чувства»? И что за тайны скрывает семейство Хэмилтонов? Если Эмилин не дочь старого лорда, то почему он воспитал ее, как родную? И что заставило его скрывать это от лорда Лесли?

— Она влюблена в тебя!

— Я тоже ее люблю, — произнес он, поворачивая голову и внимательно глядя в мое лицо: — Ты встряла между нами, Митчелл. Я как раз собирался отнять ее у Лесли и сделать своей. Ей уже восемнадцать, и она очень хороша.

Снова ледяная улыбка на его губах. Ничего не выражающая и жестокая. А алый взгляд внимательно следит за мной, ноздри раздуваются.

— Значит, вам было бы выгодно избавиться от метки, — смаргиваю дурацкие, не пойми откуда взявшиеся, слезы.

— Нет. Выгодно мне было бы, наконец, скрепить нашу связь, Митчелл, но ты ужасная недотрога. Не справилась с простой задачей — сделать мне приятно. За что тебя Лесли ценил, вообще?

Нейл поднялся, схватил бутылку за горлышко и подошел ко мне так близко, что я прижалась спиной к косяку двери. Глядя мне в глаза, без эмоций, развязно сделал пару глотков, а затем усмехнулся:

— Не спиться?

— Вы были у лорда Флеминга и… Лесли?

— Переживаешь за своего герцога, Митчелл? — и снова усмешка. — Мы всего лишь поговорили… хотел его отделать, признаюсь. Каждый палец бы ему сломал, которым он тебя трогал.

Снова глоток из горлышка — глаза Нейла сверкают пороком.

— С тобой я стану монахом, — склоняется, пошатываясь, и упирается рукой в стену над моей головой: — Знаешь, Митчелл, я тебя ненавижу. Ты — худшее, что случилось в моей жизни.

— Это очевидно.

— Да неужели?

— Мне очень жаль, что так получилось. Вы заслуживаете другого…

— Ну да. А ты чего заслуживаешь? Согревать постель своего герцога?

— Я была в него влюблена, теперь — нет.

Мышца на лице Нейла дергается, он хмурится.

— Что же так отвратило?

— Он использовал меня и угрожал моей семье. Я не дура, господин Олсен. Что бы вы ни думали обо мне…

— Заткнись, Митчелл… — он склоняется еще ниже.

Выпивка плескается в бутылке.

— …я думаю, что ты самая лучшая женщина, которую я только встречал.

— Не пойму, господин Олсен, — а вот теперь мой голос дрожит, и это не скрыть: — Я — лучшее или худшее. Ясно, что вам и на трезвую голову сложно с этим разобраться…

— Ой, Митчелл… — он тихо смеется, — какая ты правильная. Я пьян, и что с того?