Сто рассказов о Крыме

Вместе с нами из конца в конец по каменоломням идет очень пожилой человек. В соломенной шляпе, с опущенными от старости и горя плечами, он всем видом своим являет крестьянина из тех, что еще пахали на волах, а сеяли, разбрасывая зерно из лукошка. Он идет, чаще других наклоняясь к белым холмикам костей по дальним отсекам. У него в Аджимушкае остался сын, младший лейтенант Владимир Костенко.

Он умер вот здесь, в госпитале. Голос его до нас не дошел: ни предсмертного письма, ни записки. Но о нем рассказывает в дневнике безымянный друг. О нем и о женщине, которую он любил. "Ранение их разлучило, поэтому первый вопрос о Шуре. Я ответил, что Шура здесь, в катакомбах. В госпитале лежало более 100 человек. С питанием у них пока неплохо. Правда, воды маловато. Между прочим, Володя не знает, чего стоила им вода".

Вслушиваясь в голоса Аджимушкая, я все больше думаю: наверное, фашистам не столь важно было уничтожить подземный гарнизон физически, сколько сломить его дух. Оккупантов не могли не мучить сомнения в безусловности своей победы, пока писались такие строки:

«Тов. Поважный приобрел себе дочку Светланочку. Светланочка осталась без родителей. Девочка не по летам очень умная. Понимает с полуслова. Ей дали сухарик, она спрашивает: "Дядя, это на сегодня или вообще?" Комполка Поважный, если выйдет из катакомб, сохранит ей жизнь, счастливец».

"Пейчева освобожу от наряда на несколько дней и заставлю, как художника сделать хотя бы несколько зарисовок нашей жизни, службы, быта".

"Для меня этот день был большим праздником. В характеристиках товарищи заверили партию, что я честен, добросовестно отношусь к делу, волевой. Я таким был и останусь до последнего дыхания".

Человечество сберегло для потомков имена Ореста и Пилада; человечеству повезло: великий трагик Еврипид обессмертил имена этих древних греков. Подвиг старшего лейтенанта Клабукова А. И., который написал: "Весь вечер читал вслух Пушкина", был не меньше подвига предприимчивых друзей, отправившихся к берегам Таврии и в злую минуту готовых умереть друг за друга…

Да нет, он был неизмеримо больше: Клабуков вместе с товарищами умирал за идею и в отличие от древних надеялся не на богов, а на собственное мужество и мужество товарищей.

Сорок дней и ночей

Море шло на город косыми волнами. "Как тогда, ты помнишь, совсем, как тогда" — эту фразу они повторяли с утра.

Потом все поехали на Эльтиген. "В Героевку", — как говорят сейчас. А Героевкой-то ее, эту низенькую, приткнувшуюся между морем и холмами деревеньку, назвали из-за них. Не из-за шестидесяти одного, которые получили высокое звание Героя за операцию, а из-за всех…

…Вылились черной лентой на дорогу моряки. Они были гостями издалека. И, разумеется, никакого отношения не имели к тем событиям. Но именно к ним обратилась девчушка лет десяти с приветствием от школьников. У моряков были молодые, окаменевшие в серьезности лица, достаточно бравая выправка для того, чтобы представить их борющимися с волнами, проходящими сквозь огонь в своих черных бушлатах, с автоматами и лентами бескозырок…

А дяденьки и тетеньки, нестройно столпившиеся у пирамидки с зеленой оградой из штакетника? На лице у девочки проступает недоумение, когда учительница шепотом поправляет: им говори, они десантники…

Какие они десантники! На ком мешковато сидит давно не модный макинтош, кто кутается от брызг дождя в болонью. И у всех морщины и ничего военного в осанке…

Детский разум не в состоянии так сразу сбросить с их плеч прошедшее время, не в состоянии представить, что происходило вот здесь, на этой самой земле, на этом самом песке, во время высадки Эльтигенского десанта.

А было вот что.

В ночь на первое ноября 1943 года с таманского берега на керченский двинулись мелкие военные корабли и "тюлькин флот" — рыбачьи, собранные с миру по нитке баркасы.

Шли и могли взлететь в воздух на любом из пятидесяти минных полей, перегораживающих пролив… Тонули, горели, подбирали в пути товарищей, которые держались на воде, слабея, теряя силы.

Волна стала заливать беспалубные суденышки. Черпали воду касками, но это слабо помогало. Тогда стали, обнявшись, по бортам, спустили концы плащ-палаток в воду, как бы нарастили своими телами борта… А волна била по этим телам, осеняя, штормовая. Иных смыло…

Наконец, земля.

Не гостеприимный берег, а ощерившийся минами, проволочными заграждениями, дзотами. Его еще надо отбить.