Сто рассказов о Крыме

"А где тут живет Маркс? — спрашивали деникинцы местных жителей. — Как это никто не удосужился прекратить его позорное существование?"

Злоба накалялась, но, в конце концов, Марксу удалось уехать на Тамань, там он встретился с красными, получил от одного из кубанских отрядов полуфантастическое предложение командовать всеми частями Красной Армии на Кавказе, добрался до Екатеринодара и здесь был выбран ректором Екатеринодарского университета.

К сожалению, здоровье его, подорванное арестом, ослабло, Маркс умер зимой следующего года. В памяти екатеринодарцев и вообще современников он остался как красный профессор.

Что же касается другого профессора — Горностаева, он похож на Никандра Александровича даже частностями своей судьбы. Правда, Горностаев менее активен.

И еще: читая воспоминания Вересаева, думаешь, что и внешность Горностаева (которого Швандя, ни много ни мало, путает с основоположником научного коммунизма) имеет прямое отношение к наружности Никандра Александровича с его "огромной головою и густыми спадающими волосами, как львиная грива". Однако фотографии говорят: нет, тип лица у него совсем другой. А львиная грива сильно преувеличена.

Что ж, львиная грива и огромная голова, и соответствующая борода были у другого интеллигента, тоже преданного идеям просветительства и знакомого Треневу, — у Максимилиана Александровича Волошина. И перекличка имен, наверное, как-то подсказана тем, что многие звали Максимилиана Волошина коротко — Макс.

Впрочем, решать вопрос о прототипах всегда сложно. Да и нужно ли? Важно, что были люди, та часть русской интеллигенции, которая отлично понимала, в каком долгу она перед всеми, кому застили свет.

О Папанине

Время покорения Северного полюса я помню хорошо. Особенно те дни, когда страна волновалась: успеют снять со льдины или не успеют? Не знаю, как взрослые, я в глубине души была твердо уверена — успеют. Но уверенность уверенностью, а все-таки несколько раз на день и даже ночью мы с бабушкой ходили в город слушать, что скажет раструб-тарелка, висевшая на столбе посреди базара. Называлась тарелка громкоговоритель, теперь это слово почти забыто.

У некоторых были свои «тарелки» дома. Но мы, присвечивая себе фонарем "летучая мышь", шли в центр с самой дальней окраины Алушты, с Поповки, которую еще не привыкли звать Ильичевкой.

Стояла дождливая, но теплая погода, фонарь выхватывал перевитые, стеклянно отсвечивающие струи воды, лужи под ногами отражали керосиновый красный огонь, тихо было, медленно текло время в Алуште.

В других городах оно наверняка текло не так, иначе никогда бы людям не добраться до Северного полюса. Я до боли в груди чувствовала бег этого времени и тосковала. Как я тосковала в маленькой, сонной Алуште, где хлюпали лужи, звенели козьи бубенцы, и ничего не могло случиться!

Когда папанинцев наконец сняли со льдины и привезли в Москву, в Алуште и Алуштинском районе тоже началась «эпидемия»: отряд имени Папанина, дружина имени Папанина, несколько колхозов имени Папанина! Тогда я не знала, что Иван Дмитриевич Папанин наш земляк и не только земляк, но активный, смекалистый, удачливый борец за Советскую власть в Крыму.

Десант, высадившийся 17 августа 1920 года близ деревни Капсихор, был тот самый десант, которым командовал Мокроусов. Крым был битком набит отборными белогвардейскими войсками, а партизанские отряды, возникавшие то тут, то там на полуострове, были разрознены, не имели связи ни с Новороссийском, где укрепились наши, ни с Харьковом, где Фрунзе собирал силы в кулак, готовясь к штурму Перекопа.

Получив от партии задание, Алексей Мокроусов стал подбирать для десанта людей такой хватки и сметки, чтоб один мог заменить, по крайней мере, троих, когда придет время действовать. Конечно, еще лучше не троих — десятерых.

— А чего ж, — усмехнулся на его слова знакомый коренастый морячок с маленькими усиками и быстрым взглядом карих глаз. — Прямо скажу, браток: хочется погулять по крымской земле, закис я здесь без горячего.

Морячок был знакомый механик из Севастополя, рабочий морского завода Иван Папанин.

— Значит так: есть одна старая калоша — катер «Гаджибей», надо выбить у начальства еще чего-нибудь в том же роде, — перебил морячка Мокроусов, усмехаясь. — Ишь глаза разгорелись, что есть возможность идти к черту в зубы!

— Ну, кто у кого в зубах побывает, это бабка надвое сказала, — подмигнул Папанин товарищу.

Папанину, прежде всего, поручили отремонтировать две полуразвалившиеся посудины — катера «Витязь» и «Гаджибей». «Витязь» был столь плох, что до крымского берега так и не добрался. А «Гаджибей», имея на борту одиннадцать человек, прошел от Анапы до побережья между Алуштой и нынешним Морским, которое тогда было маленькой глинобитной деревушкой.

Небольшое суденышко заливало водой, загорелся мотор водяной помпы. Мотор починили — подмокло магнето.

— Лезь вниз, щупай свечи, — крикнул Папанин помощнику, а сам схватился за рукоятку мотора, с бешеной силой вращая ее. — Есть искра? Нет? Не горюй, сейчас будет. Заставим явиться.