Сто страшных историй

Прошлым летом сон Кёкутэя напугал всю семью. Проснувшись, молодой человек узнал, что пролежал двое суток в полной неподвижности, никак не отзываясь на вопли обеспокоенной жены и предложения пищи или воды. Он не извергал нечистоты, не мочился, не пытался пошевелиться. Сердцебиение практически угасло, прощупывалось с трудом, кожа стала бледной и холодной. В отчаянии отец полоснул сына ножом по руке, надеясь, что боль приведет несчастного в сознание.

Этого не случилось. Видимо, Кёкутэй не ощутил боли.

И вот он уснул снова.

– Семья решила, что он умер, – с грустью произнес святой Иссэн. – Ран, подойди, прошу тебя! Сколько длилось состояние Кёкутэя, прежде чем в Макацу признали его смерть?

– Больше семи дней, – ответила Ран. – Мамоко сказала, что он окоченел.

– Мамоко?

– Его жена.

Подошла она, гордо вскинув голову и всем своим видом показывая, что вовсе не подслушивала наш разговор, а просто прогуливалась неподалеку от хижины. Мы с настоятелем тоже беседовали снаружи, возле импровизированной коновязи. Мерина я разгрузил, давая животному отдохнуть. Поклажу занес в хижину – судя по всему, Кимифуса или Кёкутэй, как бы отшельника ни звали, не был расположен к воровству.

Да и Широно остался в хижине: если что, приглядит.

– Когда бы не Кимифуса, – произнес я, ужасаясь собственным словам, – семья Дадзай похоронила бы сына заживо. Никто не разубедил бы их в том, что Кёкутэй – мертвец.

– Никто, – согласился монах. – Если даже дзикининки счел его мертвецом, годным в пищу…

Ран зажала рот ладонями. Я ждал, что она снова убежит в кусты, но ничего, обошлось. Девушка побледнела так, что стала похожа на актера, злоупотребляющего белилами. Одни глаза жили на этом лице, горели черным огнем.

Хвала небесам, подумал я, хоть за ружье не хватается.

Солнце село за горы. Еще не стемнело окончательно, но вечер торопился превратиться в ночь. Похолодало, я зябко ежился, притоптывал ногами. Прислушивался: из хижины не доносилось ни звука, даже рыдания смолкли. Кажется, Широно что-то спросил, но ему не ответили.

– Итак, – я размышлял вслух, – дзикининки, подчиняясь своей отвратительной природе, стал пожирать мертвеца. Мертвец, как нам теперь известно, оказался живым. Признаться, я отметил гримасу ужаса на его лице – но счел, что это зубы людоеда так исковеркали черты бедняги. Значит, дзикининки убил его, сам того не желая. Стоит ли удивляться дальнейшему?

– Не стоит, – согласился Иссэн.

– А что случилось? – спросила Ран. – Дальнейшее – это что?

Пережитый кошмар притупил ее способность делать выводы. А может, я настолько привык иметь дело с перерожденцами и сложными обстоятельствами новых воплощений, что забыл, каково это: впервые столкнуться с душой, занявшей чужое тело.

– Фуккацу, – объяснил я. – Дух людоеда, ставшего убийцей, сошел в ад, где ему самое место.

Настоятель слабо улыбнулся:

– Так исполнилась мечта Кимифусы.

– Мечта?! Ад – это мечта?!

– Разумеется, Рэйден-сан. Бедный Кимифуса мечтал о прощении. Так оно и выглядит, прощение для разбойника и людоеда. Какой-то срок мучений в преисподней, затем новое рождение на земле. Да, скверное рождение, хорошего он не заслужил. Но это надежда на дальнейшее исправление, возможность прожить жизнь достойного человека, затем другую, третью… Не удивлюсь, если тысячу рождений спустя мы с вами, Рэйден-сан, встретим святого главу монашеской общины и узнаем в нем нашего доброго друга Кимифусу!

Я не стал высказывать монаху свои сомнения на этот счет.

– Хорошо, пусть так. Тысяча рождений – это нескоро, а нам надо что-то решать здесь и сейчас. Фуккацу? Отлично! Людоед в аду, готовится к будущей святости, а Кёкутэй воскрес в теле отшельника. Иссэн-сан, мы немедленно возвращаемся в деревню. Полагаю, родителям Кёкутэя будет трудно принять сына в новом обличье, но это всегда трудно поначалу. Когда они удостоверятся, что перед ними настоящий Кёкутэй, любимый сын и муж, их радости не будет предела…

Из хижины донесся жуткий вопль, а затем шум драки. Заржал мерин, встал на дыбы, чудом не оборвав привязь, ударил копытами. Я кинулся было под крышу – узнать, что происходит! – но происходящее само выскочило мне навстречу.

Не могу сказать, что был рад такому повороту дел.

3

«Нам лучше уйти»

Вечер стал ночью со стремительностью сокола, падающего на добычу. Месяц выкатился на свою привычную дорогу, повис над вершиной Тэнгу-Хираяма. Звезды усеяли небосвод. Казалось, тысячи серебряных иголок проткнули черный шелк, вышивая невиданный узор. Все дышало миром и покоем.

Все, кроме живого кошмара, вырвавшегося на свободу.

Тощий и жилистый, дзикининки напоминал скелет, обтянутый кожей. Местами кожа отслоилась, разделилась на полосы и висела гниющей бахромой. Подобием этой бахромы с лысого черепа свисали редкие пряди волос. Черты лица исказились, превратились в страшную маску голода и отчаяния. Переносица провалилась внутрь, ноздри вывернулись наружу. Глаза под лишенными ресниц веками глубоко запали, из темных провалов глазниц горела пара раскаленных углей.