Сто страшных историй

Вот он, кабинет, в точности похожий на небесный. Разве что секретарь за столом — грозный демон в одеждах из парчи цвета дыма и крови. Шапка? Шапка такая же, как у небожителя. Перед демоном лежит докладная записка о фуккацу, имевшем место близ горной деревушки на Эдзоти. Записка посвящена Кимифусе, Кёкутэй в ней не упоминается, поскольку живые ад не интересуют. «После совершения гнусного убийства, — значится там, — дух убийцы Кимифусы сошел в преисподнюю, где и был согласно уложениям размещен в жарком аду. Местным служителям предписано тыкать в него раскаленным копьем, пока пламя не пойдет у грешника изо рта и ноздрей. Таким образом совершается очищение от грехов перед новым рождением, о котором будет объявлено позже…»

История наказания Кимифусы, его превращение в дзикининки — адскому секретарю об этом ничего не известно. Наказывали-то Кимифусу небеса, они не отчитываются в своих действиях перед обителью страданий. Пожалуй, все могло бы выясниться, подвергни демон допросу мятущийся дух Кимифусы. Но кто станет тратить время и силы на банальный случай провинциального фуккацу?

Убил? Пожалуйте в ад, мучьтесь на здоровье!

Что тут выяснять, допрашивать, слать запрос на небеса? Главное правило секретарей: не вороши бумаги, не поднимай лишней пыли! Что? Молитва настоятеля обители Вакаикуса? Это кто? Это где? А-а… В ад молитва не попадет, а на небеса в день приходит три с половиной мириада молитв. С каждой разбираться — никакой вечности не хватит.

Тут нужно что-то посильнее молитвы.

Что?!

— Не знаю, — повторил старый настоятель.

Оказывается, я задал вопрос вслух.

Снаружи взошло солнце. Я не видел его, в хижине не было окон, но все моё существо потянулось навстречу теплу и свету. Кажется, я заприметил выход из положения — такой же безумный, как и вся история о несчастном отшельнике и живом мертвеце.

— Собираемся, — приказал я тоном, какого от себя не ожидал. — Мы возвращаемся в Макацу. Или нет, сперва позавтракаем и отдохнем. Ему-то хорошо, — я мотнул головой в сторону спящего дзикининки, — он сыт. А я не знаю, когда нам доведется поесть в следующий раз.

И знаете что? Все подчинились без возражений, даже Ран.

Глава шестая Сим удостоверяется!

1 Истинное величие

Когда мы добрались до Макацу, солнце — мутное пятно в ветхом тряпье туч — перевалило за полдень. В тот миг, когда мы миновали внешнюю ограду, над Тэнгу-Хираямой ударил гром. Облачная рвань истончилась, расползлась. Клочья быстро истаяли — и солнце явило себя жителям Эдзоти во всей сияющей красе.

Один день из семнадцати, помню.

Кажется, бог-громовик решил чуточку подыграть Торюмону Рэйдену. Я мысленно вознес благодарность своему небесному покровителю. А втайне подумал, что сейчас мне не помешал бы ещё один покровитель, в аду. Может, он есть, просто я о нем ничего не знаю?

Я ещё не говорил вам, что отправляясь из Акаямы, взял в дорогу подаренное мне праздничное кимоно с гербами службы? Предусмотрительность — моё второе имя! Если по правде, я хотел предстать в нем перед невестой при первом знакомстве. И что же? Я позорно забыл об этом благородном намерении! После встречи с людоедом-отшельником желание принарядиться начисто вылетело из головы. С другой стороны, все к лучшему — драка с Ран безнадежно испортила бы наряд, а новый, как объяснил господин Сэки, мне пришлось бы покупать за свой счет.

И все-таки не зря я вез парадную одежду! Вот, пригодилась.

Купаясь в золотых лучах, мы вступаем в деревню. Впереди Торюмон Рэйден, разодетый как на княжескую аудиенцию. Шелк блестит и переливается на солнце. Дознаватель ступает с твердой уверенностью. Он ни на кого не глядит. Брови грозно сведены на переносице, лицо — сама неотвратимость Закона.

Следом шагает слуга огромного роста, в одежде простой, но чистой и опрятной. Его носки, несмотря на дальнюю дорогу, белее снега. Его веер чернее ночи. Медная маска карпа, отполированная до зеркального блеска, сияет так, что глазам больно.

Слуга бесстрастен и невозмутим.

Святой Иссэн больше не качается на спине Широно. Настоятель идет своими ногами, нараспев читая сутры. Голос его, казалось бы, по-стариковски хрупкий и дребезжащий, далеко разносится окрест во внезапно упавшей тишине. Даже мерин, груженый поклажей, проникнувшись величием момента, идет как истинный жеребец, гордо воздев голову. Копыта отбивают бойкий ритм, в такт с песнопениями монаха.

Ран, буйная гроза Макацу, строга и молчалива. Глаза не мечут молний, на лице вместо гнева или презрения — сосредоточенность и отрешенность. Мыслями Ран далеко.

А за мерином, спотыкаясь, бредет человек, которого крестьяне видят впервые. Безумный взгляд, вихляющаяся походка. Волосы незнакомца всклокочены, в них застряли сухие соломинки и комочки грязи. Руки примотаны к телу прочной веревкой. Концом веревки Кёкутэй привязан к седлу и вынужден приноравливаться к шагу животного.

Да, пытался сбежать. Пришлось связать.