Сто суток войны

Не обошлось без глупостей. К нам привязался военный уполномоченный; пристал, что БТ-5 снимать можно, а танк Т-26 нельзя. Этот старый танк представлялся ему чуть ли не секретной машиной последней конструкции. Напрасно я пытался ему объяснить, что этому танку уже много лет, что множество таких разбитых танков Т-26 осталось на территории, занятой немцами. Ничего не действовало, и он мешал Халипу снимать. Разозлившись, я поговорил с ним на басах, и оказалось, что это нужно было сделать с самого начала. Он сразу стал обходителен и, очевидно, решив, что я откуда-нибудь из особого отдела, завел меня в заводскую контору и стал мне плести какую-то длинную кляузу насчет начальника цеха и еще кого-то, что кто-то там соответствует, а кто-то не соответствует, и так далее и тому подобное. Чувствовалось, что этот маленький нудный человек даже сейчас, здесь, на заводе, где люди не спали ночей и работали как дай бог всем, все-таки ухитрялся держать в памяти какие-то старые препирательства и клеветы мирного времени. Я отвязался от него, и мы уехали.

С завода мы решили заехать в госпиталь, где, как нам говорили, лежал татарин-подполковник, командир балашовского полка.⁸¹ Оставив машину у госпитального двора, мы вошли внутрь. Въезд во двор преграждали большие ворота. В них было прорезано окошечко, через которое выдавали пропуска. Перед воротами толпилось много народу. В Одессе одни части формировались, а другие пополнялись за счет местного населения, и родственники узнавали о том, что ранен муж или брат, обычно в тот же день, когда это происходило, или в крайнем случае на следующий день. Фронт был так близко, что раненых привозили в Одессу через час-два после ранения. Словом, все было так наглядно, как нигде.

Шли жестокие бои. Во двор один за другим въезжали грузовики; их сгружали и тут же нагружали ранеными, которых надо было эвакуировать дальше морем. В ожидании погрузки на госпитальном дворе в скверике лежали носилки с ранеными.

Мы долго искали подполковника по разным палатам. Всюду было битком набито. Сестры и санитары сбивались с ног. Все койки до одной были заняты, и между ними на полу лежали тюфяки или носилки. Каждый метр в госпитале был накрыт чем-то белым, на чем стонали, а иногда кричали.

Подполковника так и не нашли. Его уже эвакуировали.

Из госпиталя мы заехали к себе. Выяснилось, что вечером должен уходить в Севастополь эсминец, и я пошел на морскую базу с запиской Азарова, а Яша тем временем взял нашу полуторку и поехал на станцию Раздельная снять построенный одесскими рабочими бронепоезд.

На базе меня встретил контр-адмирал, высокий, бородатый, в морских брюках, заправленных в сапоги.⁸² Он написал резолюцию на записке Азарова. И в ту же минуту все кругом зазвонило и загудело. Началась очередная воздушная тревога, которую здесь с одесским юмором успели прозвать «УБ» — «Уже бомбили».

Я вышел от адмирала и пошел обратно в штаб пешком. Надо было идти километра четыре. Была тревога, трамваи не ходили. Я шел пешком через солнечный, раскаленный за день жарой южный город. На улицах, через которые я проходил, было мало следов бомбежки, и если бы не безлюдье и не погромыхивающие выстрелы зениток, могло бы показаться, что никакой войны в Одессе нет.

Добрался незадолго до того, как уже надо было отправляться на эсминец. Бочарова не было на месте, и я оставил ему в политотделе записку, что мы уезжаем в Севастополь, чтобы передать оттуда первые материалы, и, очевидно, через несколько дней снова вернемся в Одессу.

Халил вернулся из Раздельной в последнюю минуту, и мы поехали в порт.

Последнее воспоминание об Одессе. По трапу эсминца ведут под руки двух людей с мешками на головах. Как потом оказалось, это были наши старые знакомые — румынский майор и румынский капитан, которых мы видели в лагере военнопленных и которых теперь отправляли на Большую землю.

Эсминец отшвартовался уже в темноте,⁸³ и через несколько минут Одесса скрылась из виду.

Ночью мы сидели в кают-компании. Моряки расспрашивали о Западном фронте. Я начал рассказывать и вдруг почувствовал огромную усталость. Еще продолжал говорить, а потом вдруг ничего не помню. Проснулся, сидя за столом. Кругом никого, а за иллюминаторами уже светло.

В одиннадцать часов дня без всяких приключений мы оказались в Севастополе. Надо было связываться с Москвой. Я решил, что, поскольку транспортные самолеты все равно идут из Симферополя, есть смысл ехать прямо туда и звонить в Москву оттуда.