Сто суток войны

Неожиданность решения так ошеломила его, что он сначала заспорил, а потом взял с меня клятву, что я никуда не уеду без него. Через два дня он должен был вернуться обратно.

На аэродроме на нас наорал дежурный. Самолет ждал вылета, а гости, о которых он говорил по телефону, были не условным обозначением немецких самолетов, а действительно гостями. С этим «дугласом» летели из Севастополя в Москву полтора десятка английских офицеров?⁸⁶ Вдобавок ко всему выяснилось, что у меня нет разрешения на полет Халипа. Я вытащил, как во всех решительных случаях, бумагу Мехлиса и все-таки уломал дежурного, обещав, что завезу разрешение от Военного Совета потом, после отправки самолета.

Несколько наших пассажиров и ожидавшие отлета англичане с любопытством смотрели на нас, когда мы с Халипом вылезали из машины: вот кого, оказывается, ждал самолет. Я еще имел более или менее приличный вид и мог сойти за какого-нибудь порученца, но Халип выглядел достаточно странно. Он вообще имел привычку носить ремень ниже живота, как беременная женщина, и подвешенный к поясу наган болтался у него сейчас как раз посредине живота. Пилотка, которую он несколько раз ронял то в проявитель, то в закрепитель, была покрыта тигровыми пятнами, а кроме того, в спешке одета звездой назад. Он шел к самолету, прижимая к груди огромный ком старых газет. На глазах удивленного экипажа и пассажиров я впихнул Халипа в самолет, дверцы захлопнули, он ошалелыми глазами посмотрел на меня через окно, слабо помахал рукой — и самолет улетел.

Вернувшись в Симферополь, я узнал, что сегодня утром корреспонденты «Известий» Виленский и Зельма поехали в Севастополь с намерением добраться до Одессы и сделать о ней полосу. Я поехал к Рощину и дал по военному проводу телеграмму в «Красную звезду»: «Выслал таким-то самолетом пять материалов Халипа со снимками. Не замедлите печатанием. „Известия“ выехали Одессу делать полосу».

Вечером самолетом пришел вчерашний номер «Красной звезды». Взяв его в руки, я с удивлением обнаружил на первой полосе шестьдесят строчек с заголовком «В Одессе» и с подписью: «От нашего спец. корреспондента К. Симонова». В первые минуты я ничего не понял. Я не передавал ни строчки, и всего несколько часов назад проводил Халипа. Только потом я сообразил, как это было сделало. Узнав позавчера глубокой ночью, что я вернулся из Одессы, Ортенберг, очевидно, в последний момент тиснул мою подпись под заметкой, составленной по материалам сводок. Подкопаться под это было нельзя. В Одессе я был, то, о чем писалось в заметке, видел, а на следующий день в редакции должны были появиться мои собственные материалы.

Я прождал Халипа в Симферополе двое лишних суток. В эти дни я написал для газеты стихотворение «Слово моряка» и передал его по телеграфу. А потом одно за другим написал несколько лирических стихотворений. На исходе четвертых суток, оставив в редакции «Красного Крыма» записку, что я уезжаю в Одессу, я в последний раз поехал на аэродром встречать Халипа, решив, если он не прилетит и с этим самолетом, прямо с аэродрома ехать в Севастополь, а оттуда — в Одессу. Пусть догоняет. В Крыму было абсолютно нечего делать. Казалось стыдным сидеть здесь.⁸⁷ Но Халип прилетел этим самолетом, и мы сразу отправились с ним в Севастополь.

По дороге Халип рассказал мне, что в Москве уже напечатано два моих материала и пошел ряд его снимков, что Ортенберг просил мне передать благодарность и что, по его словам, Мехлис доволен нашей работой. Ортенберг считает, что мы правильно сделали, что быстро съездили и вернулись, теперь нам нужно снова ехать в Одессу, но перед этим есть одно задание — отправить статью со снимками об одной из отличившихся подводных лодок. Надо до отъезда в Одессу сходить на подводную лодку и сделать это.

Я подумал, что с чужих слов у меня ничего путного не получится, и решил попробовать сходить на подводной лодке сам. Вечером, приехав в Севастополь, я пошел к начальнику штаба флота контр-адмиралу Елисееву и сказал ему о своем намерении. Он ответил, что один не может это решить, должен доложить командующему флотом вице-адмиралу Октябрьскому. Вышел на пять минут и сказал, что вице-адмирал разрешает.

У Халипа было кислое выражение лица: ему не хотелось со мной расставаться. Но он молчал. Елисеев сказал, чтобы я завтра пришел один для дальнейшего уточнения, но чтобы я заранее учел, что подводное плавание будет длиться суток двадцать пять. Халип яростно пихнул меня под столом ногой, но отступать было уже некуда, хотя я, честно говоря, когда затевал все это, почему-то думал, что плавание будет длиться суток двое, от силы — трое. Но взялся за гуж — не говори, что не дюж. И я с некоторой запинкой сказал: «Ну что ж, двадцать пять так двадцать пять».