Сто тысяч франков в награду

Музыканту едва исполнилось тридцать лет. Он был высокого роста, но никогда не отличался хорошим здоровьем. Его длинные белокурые волосы, завиваясь, спускались на шею. Взгляд больших голубых глаз был мягким, а лицо — спокойным и добрым. Но в эти минуты под впечатлением ужасного подозрения, высказанного Лантюром, печаль на лице музыканта все объясняли угрызениями совести. Давид не смог приблизиться к телу Элен и, едва увидев его, вскрикнул. Когда молодой человек закрыл лицо руками, по толпе прокатился недружелюбный ропот.

По приказанию мэра музыканта отвели в самый дальний угол комнаты, откуда, однако, ему было все слышно и видно. Пока расставляли стол и кресла, раскладывали письменные принадлежности, господин Тирселен беседовал с присутствующими. Стоит заметить, что, несмотря на все свои странности, мэр был человеком неглупым. Он знал, что поначалу весьма трудно добиться обстоятельных и дельных показаний от лиц, вовлеченных в ход следствия, потому что они, как правило, взволнованны и не припоминают всего. Это подтвердилось и в настоящем случае. Мэр никак не мог допытаться, что предшествовало преступлению. Граф путался и вдавался в бесполезные для следствия подробности. К счастью, вскоре появился Губерт, а за ним и Мэри-Энн. Допрос начался, и вот что удалось выяснить.

Все видели, как Элен входила в павильон одна. Затем со стороны парка в него никто больше не входил. Эта дверь была единственной, и до сих пор никто не мог предположить, чтобы убийца пробрался в павильон каким-то другим образом. Оставалось думать, что преступник забрался в него раньше, а это, в свою очередь, свидетельствовало о заранее обдуманном намерении. Однако это предположение противоречило утверждению о причастности к убийству Давида: он вышел из церкви после всех и, по словам графа, направился к замку. Все эти замечания, высказанные Губертом, были приняты и одобрены мэром.

— Господин мэр, я полагаю, — заявил Губерт де Ружетер, — что крестьяне, задержавшие этого несчастного, должны первыми дать показания.

— Вы правы, — опустившись в кресло, согласился господин Тирселен и приказал Бланшону вызывать свидетелей.

Граф Керу, опираясь на руку господина Равера, стоял и внимательно слушал, а Мэри-Энн следила за выражением лица почтенного мэра. Жандарм подошел к крестьянам, толпившимся за дверью, и с величественным видом распорядился:

— Выходите те, кто задержал убийцу!

Двадцать человек выдвинулись вперед — все считали большой честью участвовать в аресте музыканта. Но Бланшон, сделав повелительный жест, приказал:

— Матюрен, подойдите к нам и расскажите господину мэру о том, что вы знаете.

Матюрен, краснея, стал протискиваться вперед. Очутившись перед мэром, он потупил взгляд и начал вертеть свою шапку в руках.

— Ну, друг мой, — начал господин Тирселен, — сделайте нам удовольствие, расскажите о том, чему вы были свидетелем. Что вы видели?

— Я? Э… почти ничего… Совсем ничего!

— Разве вы не принадлежите к числу тех, кто задержал музыканта?

— Принадлежу… Но тут дело другое…

— Зачем же вы его схватили?

— Зачем? — переспросил крестьян, еще сильнее скручивая шапку. — По правде сказать, я и сам не знаю! Кричали, что он убил мадемуазель Элен… Вот я и схватил его за шиворот.

— Поступив таким образом, вы исполнили долг гражданина. Я считаю своей обязанностью вас с этим поздравить. Но скажите, где же был музыкант, когда вы его схватили?

— Где он был? Где был… По-моему… А! У ворот парка.

— Откуда он шел?

— Не знаю.

— Он шел от павильона или, наоборот, со стороны полей?

— Я точно не помню…

Уважаемый свидетель, по-видимому, не отдавал отчета в своих показаниях — пришлось вызвать других. Когда, наконец, допросили всех, то картина получилась весьма противоречивая: очевидцы, вместо того чтобы помочь, только еще больше запутывали дело. Однако вывод все же можно было сделать такой: Давид шел быстрым шагом, и шел он от павильона; он сопротивлялся аресту и пытался убежать от крестьян; наконец, у подозреваемого был очень взволнованный вид. Бригадир Бланшон, обыскав Давида, не обнаружил при нем никакого оружия. На руках музыканта следы пороха отсутствовали.

Давид между тем стоял опершись о стену. Казалось, он был погружен в тяжелые и грустные мысли. Был ли он убийцей, размышляющим о последствиях своего преступления, или жертвой навета, равнодушно внимающей болтовне, безвредность которой хорошо понимал? Музыкант вздрогнул, когда его громко назвали по имени — это мэр подзывал его к себе.

— Подойдите сюда, — сказал Тирселен. — Я задам вам несколько вопросов.

Молодой человек поднял голову. Давид озирался по сторонам с видом человека, забывшего, где он находится и какое страшное обвинение довлеет над ним. Он провел рукой по лбу и сделал несколько шагов вперед. Увидев труп Элен, он остановился, лицо его исказилось. Не был ли это голос совести?..

— Пошевеливайтесь же! — подтолкнул его бригадир.

Молодой человек, оказавшись перед мэром, вежливо ему поклонился.

— Назовите свое имя, — приказал Тирселен.