Сто тысяч Королевств

Итемпас не ответил, не ответил ничего, ибо не мог уже говорить. Слова Ньяхдоха завладели им и, с помощью моей мощи, сплелись, соткались в сети, что ни единая смертная душа не в силах была ни разглядеть, ни разорвать. Пресветлый сражался что есть мочи с оплетающими его цепями, спуская даже на нас единожды собственное могущество — слепящим, яростным взрывом, но всё без толку. Одному из Трёх нечего было и надеяться выстоять против прочих двух, выстоять и победить. И кому, как не Итемпасу, было лучше прочих знать последнее. Ему, использовавшему, и не раз, преимущество подобного толка, неравенство, — себе во благо.

Но я не могла оставить всё, как есть. Должное воздаяние разумело не только лишь умиротворение жертв, но и расплату по счетам виновного. Искупление.

— Твой приговор может завершиться и до срока, — сказала я, и слова мои также сомкнулись вкруг бога, изгибаясь и насыщяясь тяжестью, — научись ты истинной любви.

Итемпас уставился на меня. Ещё не низведённый на колени весом совместного могущества нашего, но близкий к этому. Ныне он высился, пошатываясь, пригибаясь назад, горбя спину, дрожа всем телом; исчезли и белые сполохи ауры, лицо же блестело от пота. Весьма и весьма смертного пота.

— Я… да никогда… не полюблю… тебя, — проскрежетал он сквозь зубы.

Я заморгала удивлённо.

— С чего бы мне хотеть твоей любви? Ты чудовище, Пресветлый, чудовище, уничтожающее всех, о ком, якобы, заботишься, предъявив права. Я вижу в тебе одиночество, такое же громадное, как и страдание, и муки по соседству, — но всё это: твоя собственная заслуга.

Он передёрнулся, отшатываясь, глаза его расширились. Покачав головой, я вздохнула и, подойдя поближе, поднесла руку к его щеке. Он отдёрнулся ещё раз, уже от моего прикосновения, хоть я и поглаживала его по лицу, пока он не утихомирился.

— Но я всего лишь одна из. Ваших любовников, — прошептала тихо. — Разве не ты упустил другого?

Как и ожидалось, Итемпас глянул на Ньяхдоха. Ах, что за нужда горела в его глазах! Будь хоть любая надежда на то, и я бы попросила Ньяхдоха поделиться этим мгновением с нами. Одно лишь доброе слово могло ускорить исцеление Итемпаса. Но уйдут века, прежде чем раны самого падшего затянутся настолько, чтобы сойти для того.

Я вздохнула. Что ж, пускай так. Хотела бы я сделать что-нибудь, упрощая дело им обоим, и попытаться снова, когда тлящаяся веками сработает их магия. В конце концов, я же дала обещание.

— Когда будешь готов очутиться среди нас снова, — шепнула тихо Итемпасу, — я, по крайней мере, попривествую с добрым сердцем твоё возвращение. — А после поцеловала его, полня поцелуй всеми из обещаний, на что способна была набраться духу. Но что удивительнее, промелькнувшее меж нами… я сама, бывшая для его рта мягкостью вопреки неуступчивости. Под низом же таились, проникая внутрь, тёплые океанские бризы — и острый привкус жгучих специй; он отстранился, оставляя тело занывшим от сладкой боли, а рот — наполнившийся влагой. Впервые я поняла, отчего Ньяхдох любил его — и, к слову сказать, рот Итемпаса так и остался приоткрытым, удивлённо отвисая, когда я отстранилась, думаю, он почувствовал схожее.

Я глянула на Ньяхдоха, всматриваясь внимательно, тот вздохнул. Чересчур по-человечески. Чересчур устало.

— Он не меняется, Ийн. Не способен.

— Если только сам не захочет, — сказала я решительно.

— Ты так наивна.

Может, и так. Но наивность не равнозначна заблуждению.

Я задержала взгляд на Итемпасе, даже подходя уже к Ньяхдоху и беря того за руку. Пресветлый пожирал нас глазами подобно умирающему от жажды при виде водопада. Трудные времена предстояли ему, но он силён, был и есть. И будет. Один из нас, что некогда вновь станет нашим.

Вихри силы скрутились вкруг Итемпаса лепестками огромного цветка, мерцая и искрясь. Когда же свет угас, он предстал смертным обликом — темноглазый, в померкнувшем ореоле волос. Прекрасная, но — не безупречная красота. Простая, человеческая. Обычный мужчина, от потрясения рухнувший как есть, замертво, на пол.

Проделав то, что собиралась, я обернулась к Ньяхдоху.

— Нет, — хмуро отрезал он.

— Он заслуживает такую же возможность, — проговорила я.

— Я и сам обещал уже освободить его.

— Смертью, разумеется, да. В моих силах дать ему большее. — Я ласково погладила падшего по щеке, замерцавшей под пальцами. Лицо его менялось ежесекундно — и в каждом из обликов оставаясь столь же прекрасным… хоть смертные, пожалуй, помыслили б по-иному, ибо далеко не все из них были людскими. Да я и сама была ныне не больше человеком, чем Владыка Ночи. Я, могущая теперь принять все его личины, так что боле не было нужды в единой, особенной.

В ответ на прикосновение, он вздохнул, прикрывая глаза, что и удивило, и встревожило меня единым разом. Его одиночество длилось чересчур долго. Мне надлежало озаботиться и не воспользоваться сейчас этой его слабостью, иначе он возненавидит меня позже.

Однакож, так или иначе, дело должно быть сделано.

Я сказала:

— Он заслуживает свободу, так же, как и ты.