Сто тысяч раз прощай

– Этот язык, эти слова… – тут он включил тон проповедника, – это самые прекрасные слова, какие вам доведется произносить вслух, и написаны они самым прекрасным поэтом, когда-либо жившим на земле. Их надо смаковать. И ради всего святого, – наигранный смешок, словно у телеведущего, – получайте удовольствие!

Групповые объятия. Ни пуха! Будем друг друга ругать! Не всерьез, конечно! И в ожидании своего выхода мы, парни и девушки, разошлись по двум шатрам, чтобы дожидаться девятнадцати часов, когда…

– Занятые в первом акте, внимание! Занятые в первом акте, приготовиться!

Я надел очки, которые волшебным образом превращали меня в Бенволио. На пути у меня оказалась Фран, которая расхаживала туда-обратно и что-то бормотала себе под нос, зажмурившись, разведя руки в стороны и щелкая пальцами.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

– С тобой можно разговаривать или у тебя мандраж?

– Уже в штаны наложить готова.

– Не надо.

– Пойми! Теперь к нам ко всем появились претензии. Слушай…

За стенкой послышался гул голосов и скрип дощатого настила.

– Твои родители здесь?

– Ага. Мама каждый вечер приходит.

– Гордится тобой.

– Что удивительно.

– Да нет. Ты будешь неподражаема.

– Спасибо. Ты тоже. Как тебе мой грим? – Ее тускло поблескивающее лицо цветом напоминало коричневые старушечьи чулки. – Полли расстаралась. Выгляжу как манекен в универмаге.

– Надо учитывать освещение…

– Она заладила то же самое, а потом еще пририсовала мне в уголках глаз вот эти красные точки. Говорит, это зрительно увеличивает глаза, но, по-моему, впечатление такое, будто у меня ячмень. Конъюнктивит!

– Успокойся.

– Смотри! – Она шлепнула себя по влажному лбу, оставив отпечаток. – Кусками отваливается. Прямо каша с комками.

– Занятые в первом акте, ваш выход! – прокричал Крис. – Занятые в первом акте – на сцену, живо!

– Можно тебя поцеловать? Грим не испорчу?

– Конечно можно. Только умоляю: без языка.

Я легонько ее чмокнул, она удержала меня и ответила поцелуем.

– Рада, что ты вернулся, – сказала Фран, подталкивая меня к занавешенному проходу, где ждали остальные.

Свет погас, публика притихла, стал слышен гул бегущего по проводам электричества, в воздухе плыл запах пыльных лампочек. На сцене Лесли и Джон, греясь под итальянским солнцем, шли по тексту: про рыбу, про ноготь, про девственность.

– Наш выход, – шепнул где-то рядом Алекс.

– «Оружье прочь – и разом по местам, – бормотал я. – Оружье прочь – и разом по местам».

Моей спины коснулась чья-то рука – сзади подкралась улыбающаяся во весь рот Люси.

– Давайте зажжем! – сказала она, и я положил руку на эфес – эфес шпаги!

Моей собственной шпаги – и Люси вытолкнула меня под софиты.

Маленькие звезды

Я долго хранил запись нашего выступления. Когда наутро после заключительного спектакля мы, смурные с похмелья, притащились разбирать декорации, каждому на память вручили по видеокассете, однако все понимали, что смотреть это никто не будет. Сущая пытка: три часа непрофессиональной, снятой дальним планом актерской игры, скучной и не затрагивающей зрительские чувства, вроде рождественской сценки, разыгранной чужим ребенком. «Приемлемая постановка, – объявила на следующей неделе местная „Эдвертайзер“, – с частично невразумительным стихотворным диалогом и чрезвычайно неровной актерской игрой. Франсес Фишер – соблазнительная Джульетта, Алекс Асанте подчеркивает харизматичность Меркуцио, тогда как Ромео недостает обаяния. Три звезды из пяти».

Но само участие было настолько захватывающим, что любое соперничество, любые трения отступали, когда мы погружались в эту драматургию, наблюдали за игрой остальных из-за кулис, хлопали по спине каждого отыгравшего свою сцену, как футболиста, забившего гол: молодчина, отлично, с ума сойти, юмор потрясающий!

По окончании я, как и все, бросался в чьи-то потные объятия и расточал неуемные похвалы. Мы все были умопомрачительны, и публика тоже не скупилась на одобрительные возгласы и топот, многократно вызывая нас на поклоны, отчего часть зрителей уже начинала спускаться с трибун по дребезжащим ступенькам и доставать ключи от своих авто, не дожидаясь нашего ухода со сцены.

В пятницу, конечно, не обошлось без досадной накладки. «Оружье прочь – и разум по шестам» – так прозвучала первая реплика Бенволио, после которой все пошло наперекосяк. Субботний дневной спектакль тоже не задался, и мне подумалось, что играть на сцене – это все равно как слушать любимую песню: раз, другой, третий – и в конце концов магия улетучивается без следа.

Без романтических сумерек зрелище теряло яркость и точность, получалось невыразительным и неуклюжим, сводилось к проходам через сцену перед полупустым залом. Горящий факел, зажженный в теплый августовский день, атмосферы не создает, и мы, чтобы компенсировать нехватку очарования эпизодов, начали адресовать реплики непосредственно друг другу, как туристы, которые склоняются над ущельем и кричат «ау-у-у!».

– Н-да… – сказал Джордж, наблюдая из-за кулис за игрой Полли в первой сцене появления Кормилицы, – большое мастерство.