Сто тысяч раз прощай

Возможно, у меня на душе было бы легче, используй я эти деньги на благо семьи, как преданный и благородный сын, но такое выполнялось лишь отчасти. Отец после банкротства перебивался случайными заработками, а потому очередные счета и просьбы о новой паре обуви ввергали его в смятение и мрачность. Иногда я воображал, как протягиваю ему свернутые в трубочку банкноты – это тебе, папа, я тут немного деньжат срубил, – но эта картинка неизбежно завершалась неловкостью, а то и унижением обеих сторон. Мой вклад должен был оставаться неявным. Если, например, отец давал мне деньги на покупку продуктов или готовой еды, я платил из своих, а его купюры тайком возвращал ему в бумажник и в результате испытывал обалденные восторги и самодовольство от почитания отца своего, такой вот хитроумный Иисус.

Но подобное удовольствие я доставлял себе нечасто: деньги в основном шли на выпивку, компьютерные игры и кроссовки, ограждая меня от унизительной мысли: «Мне это не по карману». Воровство не только избавляло меня от мук нищеты, но и, невзирая на тревогу и угрызения совести, давало возможность шикануть. Скажем, проставиться в баре; а если накапливались излишки, они аккуратно скручивались в трубочку и хранились в стойке двухъярусной кровати, точно инструменты, припасенные в камере на случай побега.

В тот вечер пятницы я, расставшись с Фран и сделав крюк по кольцевой, надел через голову форменный зеленый жилет-накидку, поболтал с Марджори, моей сменщицей, и занял место за кассой. С шести до половины восьмого народ валил толпами, а потом наступило затишье, которое нарушила только ватага мальчишек из близлежащего жилого массива: они ворвались в торговый зал и похватали со стеллажей кондитерские изделия – это было даже не мелкое хищение, а наглый разбой. Я принялся их увещевать: прекратите, пожалуйста. Положите, пожалуйста, на место. За это нужно платить… а они высыпали на улицу, остановились прямо под окном, давились шоколадом и чипсами, да еще ржали, пока я делал вид, что звоню в полицию.

И снова затишье. Я вытащил из рюкзака экземпляр пьесы и стал изучать титульную страницу. Открыл текст – и как будто увидел экзаменационное задание по какому-то малознакомому иностранному языку с двусмысленной лексикой и дикой грамматикой. Взглянул на список действующих лиц, в конце увидел Самсона, затем перешел к первой сцене первого акта. Две равно уважаемых семьи…

Решив не продолжать, я подошел к стеллажу с шоколадками, переместился в слепую зону видеокамеры и торопливо схрумкал «Твикс».

Затем почитал мужской журнал.

Без десяти девять подъехал видавший виды «фольксваген». Из машины своего брата вышел Харпер, посмотрел налево, потом направо. Я спрятал пьесу под прилавок и напустил на себя чопорный вид. Далее последовало некое действо, всегда исполняемое с каменными лицами, словно под сенью Бранденбургских ворот.

– Привет.

– Привет.

– Как дела?

– Все норм.

– Тут мой брат кое-что выиграл в мгновенную лотерею. Я могу здесь выигрыш получить?

– Конечно! Только по предъявлении карточек.

– Да-да. Вот они.

После этого я с дотошностью профессионала проверял карты и доставал из кассы наличные. Харпер еле заметно ухмылялся, подмигивал, складывал купюры, шагал к машине брата и уезжал. Вслед за тем наступал самый стремный момент: я прислушивался, не завоют ли сирены, и представлял, как на заправку въезжает кавалькада полицейских машин, как щелкают у меня на запястьях наручники, как мне на макушку ложится чья-то ручища и вталкивает на заднее сиденье.

Но ничего такого не случалось, и я задался вопросом: это ли не идеальное преступление? Пока что в нашей схеме мне виделся единственный минус: на каждый десятифунтовый выигрыш наличными приходилось столько стеклянной посуды, что впору было открывать небольшой бар. Сначала я тайком притаскивал ее домой в рюкзаке, и буфет уже ломился от бросовых стаканов – такой уймы хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Хоть по наследству передавай. По форме они напоминали гранату-лимонку, а низкопробный «хрусталь» готов был разлететься вдребезги от такой диковины, как, скажем, напиток со льдом, или превратить удовольствие от холодного пива на жаре в подобие русской рулетки. Но я все равно тащил домой сколько мог, пока однажды не увидел, как отец, ползая на четвереньках, сметает щеткой на совок стеклянную шрапнель. «Ей-богу, в следующий раз мне таким взрывом физиономию разворотит. Сделай одолжение, Чарли, не приноси больше в дом такую посуду, хорошо?»