Сто тысяч раз прощай

– Я буквально чувствую, как эта бодяга пузырится. Знаешь, иногда возникает желание взять нож и отрезать эту морду.

Тут его перекосило, и бумага треснула. Я понял, что должен найти другие слова.

– Не надо, у тебя глаза красивые.

– Ага, так говорят, когда не могут придумать…

– Послушай, Джордж, ну не знаю я, что в таких случаях положено говорить. Мне тоже не по себе, но ты думай, что у тебя хорошее лицо, ладно? Выразительное…

Таких заковыристых слов я, наверное, не говорил никому другому. Прошло несколько мгновений.

– Ты прав, – сказал Джордж. – Такие манипуляции действительно полагается проводить молча.

Еще пара мгновений.

– Спасибо, – сказал он, и до окончания дела мы не произнесли больше ни звука.

Когда маска подсохла, я поддел ее пальцами, и она отошла с образцовым чавкающим звуком. Джордж протер глаза основаниями ладоней и произвел беглый осмотр.

– Рельефная карта Анд, – сказал он. – Убери с глаз моих долой.

Я положил маску к остальным, и мы поменялись местами.

Процесс длился, пока звучал чилаут-сборник, причем дважды. Потом мы стояли с воспаленными глазами, счищали клейстер, застрявший в уголках и складках, и осматривали галерею сохнущих на солнце лиц, как некий диковинный урожай.

– А что, прикольно было, – сказала Хелен.

– У вас всех прекрасный вид, – сказала Полли.

– Скопище фриков, – сказал Алекс.

– У меня суперская получилась, – сказал Майлз.

– Которую ты изготовил или которую с тебя сняли? – спросил я.

– И та и другая.

– Майлз! – одернула Фран.

– Какое любопытное собрание характеров, – растрогалась Полли.

– И я считаю, все красавцы, – сказал Колин.

– Ой, Колин, я тебя умоляю! – простонал Алекс.

– Посмертные маски, – сказал Джордж.

– Как в логове серийного убийцы, – поддержала Фран.

Среди прочих я выхватил взглядом ее маску. Она показалась мне уникальным, поразительным экспонатом какого-нибудь музея, и у меня зачесались руки ее похитить.

– Чарли, – шепнула Хелен, – никогда, нигде, ни под каким видом, никому не рассказывай, что мы сейчас сделали.

– Отлично, все молодцы, – сказал Айвор. – Работы было на целую неделю. Но в понедельник… в понедельник мы выходим на новый уровень! До генеральной репетиции остается две с половиной недели. Увеличивается рабочий день, от каждого потребуется смекалка и расторопность. Не опаздывать, народ! До понедельника. А теперь все свободны. Разойдись! Разойдись!

Но ничего не изменилось. Никто не хотел уходить, и мы бесцельно топтались на подъездной дороге, ожидая, что сам собой материализуется какой-нибудь план, какой-нибудь способ продлить этот день.

– Вот что. Давайте нагрянем в «Удильщик», – сказала Фран и взяла меня под руку. – А ты помни: без меня – ни шагу.

«Удильщик»

Из всех городских питейных заведений, куда пускали несовершеннолетних, «Удильщик» считался самым шикарным. Обслужить соглашались также в «Молоте и щипцах», где наливали из-под полы; там частенько можно было увидеть школьную форму, ослабленные галстуки и задвинутые под стол рюкзаки. Но «Молот» слыл самым драчливым местом, не для слабонервных.

Паб «Удильщик» был классом выше: окраинное здание в виде фермерского дома эпохи Тюдоров, хотя и новодел, но побеленное, крытое свежей соломой, удобное место встречи, с большой парковкой. Низкие, сообразно стилю, потолки, искусственные балки и, главное, уютные ниши и закутки у камина, куда по воскресеньям горожане стекались семьями, чтобы побаловать себя шведским столом со знаменитыми мясными блюдами: это был праздник необъятных бескостных оковалков с двумя видами соуса: темным и светлым. В более счастливые времена мы, приезжая туда с родителями, обезвоживали организм жареной картошкой и розовой ветчиной, сладкой газировкой «Бритвик 55» и курганами жирного картофеля фри. В наши дни основная торговля идет в пивном дворике, который манит к себе несовершеннолетних потребителей: это просто-напросто вытоптанный загон для скота, сбегающий к озеру (на самом деле – к большому искусственному пруду), по берегам которого до темноты стоят вспыльчивые люди с удочками – надо понимать, «заглавные», или «титульные», удильщики: они вливают в себя пинту за пинтой и злобными взглядами отгоняют малолеток, «чтобы рыбу не распугивали». В ту весну, по будням, когда нам следовало готовиться к экзаменам, мы иногда приходили сюда с Харпером, дрожа от вечернего холода, и разбавляли невинную кока-колу ромом из фляжки, спрятанной в кармане Харперовой куртки. У нас даже в мыслях не было, что это плохо или глупо. Законы воспринимались как туманные рекомендации, а предостережение «лицам моложе восемнадцати лет» могло отвадить лишь четырнадцатилетних. На нас распространялось неписаное правило: если сидишь в загоне и не высовываешься, то все нормально.