Стоянка поезда всего минута

А потом был отпуск. И какой! Честно говоря, она такого не ожидала. Красавец Ростов ее покорил – тенистый, зеленый, нахальный и очень веселый. Вроде и провинция, но город не бедный, и это бросалось в глаза. Народ, не замученный московским безумным ритмом, расслаблен, неспешен, разговорчив и очень доброжелателен – южане. Любят пошутить. Может, и не Одесса, но все равно все счастливые и довольные. А рынок! Вот уж где глаза разбегались – раки, от маленьких до огромных, десятки сортов донской рыбы: жерех и линь, красноперка и чехонь, рыбец, толстолобик, щука, форель и давно позабытые осетры и стерлядки. Прилавки завалены яркими, ароматными фруктами. Горы розовобоких, известных на всю страну ростовских помидоров, на разломе сверкающих сахаром, огромные пучки невозможно ароматной зелени, крошечные огурчики, лаковые баклажаны, именуемые здесь синенькими. А прилавки с маринадами и соленьями? От запахов кружилась голова – маринованные сливы и виноград, соленые помидоры и малосольные огурчики с налипшим укропом и дольками чеснока, сало, бело-розовое, с бордовыми прожилками мяса. Юля с Петей ходили по рынку и пробовали, пробовали – отказаться от уговоров улыбчивых продавцов было немыслимо.

Они бродили по тихим улочкам, забирались на самую окраину, обследовали Нахичевань, бывший армянский квартал, старый центр, новые кварталы.

Ну и, конечно, она глаз не могла отвести от Дона, великой, могучей реки. Пару раз съездили на рыбалку, на островки с белым песком, известные только местным. Рыба ловилась, большая и маленькая. Даже Юля, рыбачившая впервые, вытащила приличного судака и здоровенного толстолобика.

На костре сварили грамотную уху, как сказал Митя, строгий и молчаливый Петин друг.

Юля его немножко побаивалась.

– Он всегда такой? – шепнула она.

– Какой? – удивился Петя.

– Ну хмурый. Неразговорчивый. Странный какой-то.

– Не всегда. Раньше он был… другим.

– Раньше? – не успокаивалась Юля. – А почему изменился?

Отведя глаза, Петр нехотя проговорил:

– Невеста у него погибла, Катя. Перед самой свадьбой, за пару недель.

– Авария? – охнула Юля.

– Хуже. Вернее, страшнее. Катьку убили. Вечером, почти у дома. Напали трое подонков, вырвали сумку и стукнули по голове камнем. В общем, ее не спасли. А она была беременна.

– Господи, какой ужас! Сразу две жизни!

– Три, – ответил Петр. – Митьки, считай, тоже нет. Так, делает вид, что живет.

– Их нашли?

– Нет. Наверное, были заезжими. Милиция старалась, ничего не могу сказать. Дело чести. В общем, надо надеяться на высший суд. Иначе… Иначе можно просто сдохнуть.

Какой ужас! И тут они со своей любовью, со своими поцелуями, объятиями, ласковыми словечками и счастливыми глазами! Бедный, бедный Митя! Каково ему на все это смотреть. «Какие же мы счастливые, – думала Юля. – Как же нам повезло».

Петины друзья ей нравились. Все нравились, до одного. Не было дома, где бы их встретили равнодушно или неласково. Южное гостеприимство, помноженное на нескрываемые симпатии и уважение к ее Петьке. Как она им гордилась! Какой он умный, сколько всего знает! Технарь, а любит поэзию, Пастернака читает наизусть: «В тот день всю тебя, от гребенок до ног, как трагик в провинции драму Шекспирову, носил я с собою и знал назубок…» Про любовь лучше никто не сказал. Впрочем, поэзия не ее конек, если по правде.

А как пели по вечерам под гитару эти загорелые и широкоплечие ребята в душноватом, пахнувшем спелым виноградом и молодым вином дворе. Визбор, Окуджава, Высоцкий. Вся ее столичная спесь мигом слетела – вот тебе и бандитский город Ростов! Вот тебе и Ростов-папа! Вот тебе и провинция.

Юля видела: ее Петькой гордятся – студент престижного, сложного московского вуза.

Ей нравилось все – и старые уютные ростовские дворы, убогие, полуразваленные домишки, набитые до отказа самой различной публикой – от учителей и врачей до отсидевших воров и женщин двусмысленного поведения, были и такие.

Каждый вечер, когда наступала прохлада, за огромным дощатым столом, покрытым вытертой клеенкой, собирался весь двор. Весь большой, многонациональный южный двор: русские, армяне, украинцы, татары, евреи, дагестанцы и осетины, грузины и адыги.

Пили вино, пиво или чай, ели фрукты, собранные тут же, во дворе: хрупали грушами, громко втягивали в себя сок из перезрелого персика или сливы. Сплетничали, болтали, делились проблемами – базарили, как они говорили. Обязательно учили жизни молодежь, цеплялись друг к другу, коротко ссорились, успев за пару минут высказать старые обиды и новые претензии, и тут же мирились.

Бывали и стычки посерьезнее, иногда доходило до драк. Но в ту же минуту по шаткой лесенке спускался судья, уважаемый, пожилой человек, которого слушались беспрекословно и который одним окриком и взмахом руки останавливал непристойную сцену.

– Не все так благостно, – усмехался Петя. – Шпаны и бандитов хватает. И стенка на стенку, и район на район – не обольщайся! У тебя взгляд туриста, Юленция.