Стоять в огне

— Или для вручения Железного креста. За особые заслуги в борьбе с партизанами. Я обстоятельно ответил на ваш вопрос, гауптштурмфюрер?

«Паскуда! — выругался про себя Штубер. — Как он смеет?! Впрочем… Неужели действительно… для объяснений?»

— Что в таком случае будет с группой, господин подполковник?

— А что, разве она еще существует?

— Пока существует хотя бы один ее солдат.

— Теоретически — да.

— Но приказа о ее ликвидации не было. Мы пополнимся людьми, подучим их… — уже по-настоящему занервничал Штубер. Он понимал, что в ситуации, которая сложилась вокруг его группы, многое будет зависеть от мнения о ней шефов местного абвера и гестапо. — Иначе вам придется остаться наедине с партизанами, имея под рукой только продажных полицаев да случайно подвернувшихся тыловиков.

— А меня не покидает ощущение, что именно полицаями да тыловиками мы все это время и обладали — судя по эффективности подавления партизанского движения. Впрочем, если на то будет воля командования…

Эту последнюю фразу о воле командования Штубер сразу же воспринял как своеобразный жест примирения. Обострять отношения с подполковником как раз сейчас, когда похвастать ему действительно нечем, Штуберу не хотелось. Не время.

И гауптштурмфюрер оказался прав: паузу Ранке использовал для того, чтобы разрядить обстановку и сменить тон. Несмотря на неудачи Штубера, у него все еще были основания опасаться этого человека. Особенно теперь, когда командира группы «Рыцари Черного леса» вызывали в столицу. Как-никак, отец Вилли принадлежал к когорте старого великопрусского генералитета.

— Но есть выход, — неожиданно проговорил он.

— Что вы имеете в виду?

— Лишь уважая ваше мужество, гауптштурмфюрер, даю вам последний шанс для того, чтобы хоть как-то поднять свой авторитет. — Штубер раздраженно посопел в трубку, однако возразить ему было нечего. — Только что меня уведомили, что в лесу, в районе скалистого плато Чертовы камни, окружена группа партизан. Командир батальона передал по рации, что полицаи узнали среди них вашего давнего знакомого — Беркута. Конечно, теперь с ним вполне могут справиться и без вас. Но с моей стороны было бы неблагородно не дать вам возможности пленить главаря партизан и доставить его в гестапо. Лично… доставить в гестапо.

— Действительно благородно, — оскорбленно признал Штубер.

— Что бы потом ни говорили о ваших способностях как командира группы особого назначения, никто уже не посмеет не считаться с этим фактом.

Ранке вновь красноречиво помолчал, давая Штуберу возможность оценить степень его рыцарства. И Штубер скрепя сердце оценил его. В конце концов, Ранке мог и сам выехать в лес, живым или мертвым доставить Беркута в город. И предстать героем.

— Пять минут вам, гауптштурмфюрер, на то, чтобы вы собрали жалкие остатки своего воинства и отбыли в лес. Я приказал командиру батальона не торопиться. Но учтите: брать Беркута придется живым. Можете считать, что я загорелся той же страстью общения с бывшими командирами-комиссарами, что и вы, — раздался в трубке туберкулезный смешок начальника отделения абвера. — Надеюсь, потом, когда все грозы над вашей головой отшумят, вы вспомните и о том, что где-то в Подольске прозябает ваш спаситель подполковник Ранке, — вдруг совершенно иным, рассудительным голосом закончил подполковник, и, не прощаясь, повесил трубку.

Никогда еще в своей жизни Штубер не испытывал большего унижения, чем при разговоре с этим паршивым абверовцем. У него вдруг появилось дикое желание выхватить пистолет и разрядить его прямо в телефонный аппарат. Штубер даже инстинктивно потянулся к кобуре, но вместо этого холодно приказал:

— Роттенфюрер, поднять группу! Обе машины — к воротам! В крепости остается один часовой. Остальные — в машины!

Живым он им Беркута, конечно, не привезет. Там же, в лесу, прикажет снять с него шкуру. И приказ будет выполнен. Уезжая отсюда, он увезет скальп этого варвара и повесит его на воротах своего родового замка.

— Вас не гложет предчувствие, мой фельдфебель? — спросил он, подходя к кабине своей фюрер-пропаганд-машинен.

— Они уже давно перестали посещать меня, господин гауптштурмфюрер, — мрачно ответил Зебольд, готовясь втиснуться в кабину грузовика. — Последнее предчувствие появилось у меня в тот день, когда вы представили меня к присвоению офицерского звания.

Это была дешевая месть. Зебольд понимал: не гауптштурмфюрер виновен в том, что это его представление затерялось где-то в лабиринтах военного ведомства.

— Не пытайтесь испортить мне настроение, мой фельдфебель.

— Через час партизаны испортят его нам обоим.

Однако последнее предчувствие у Штубера появилось намного раньше — как только он заметил в перелеске спешащих куда-то немецкого офицера и двух полицаев. А сомнение в правдивости этого предчувствия навсегда развеял взрыв гранаты.

41