Стоять в огне

— Ну, что остановился? — вернулась к нему Мария. — Бежим!

Крамарчук стоял за толстым стволом старой сосны, на пригорке, с которого хорошо видны были и поле, и бегущие полицаи, и мотоциклы. Его неспешность выводила Марию из себя.

— Смотри: эти сволочи идут по нашим следам. Земля влажная, вот они и… Сейчас возьмем влево, вон по той каменистой тропке. Чтоб без следов. И пропустим их. Слева, у леса, — кустарник. Пропустим их и заползем туда.

— Но оттуда же отходить некуда. Лейтенант наш никогда бы…

— Лейтенантов здесь нет! — резко прервал ее Крамарчук. — Делай, что велят!

Полицай, шедший в цепи крайним, неуклюже протопал метрах в двадцати от беглецов. Каратели громко переговаривались и пьяно, безбожно матерились, негодуя по поводу того, что в такую рань приходится шастать по росной траве, по лесу… Они были уверены, что партизаны прячутся где-то в глубине леса или вырвались в поле.

Подъехав к опушке, немцы тоже выскочили из машины и растянулись в цепь. Чуть позади них, старательно вынюхивая предлесье стволами пулеметов, по-лягушачьи прыгали мотоциклы.

Каменистым ложем высохшего ручейка Крамарчук и Мария добрались до кустарника и залегли за ним со стороны поля, так что с одной стороны их прикрывали кусты, с другой — похожий на бруствер каменистый холмик. Вот только подняться в этом окопчике было невозможно.

— Это я виноват, Мария. Дернул меня черт вызывать тебя. Возвращаться в село тебе больше нельзя. — Солнце восходило из-за каменистого холма, и вся простиравшаяся влево от них долина казалась Крамарчуку каменистой пустыней. Однако пустыня эта не пугала его, не отталкивала; наоборот, хотелось встать и идти, бесконечно долго идти этой долиной, ориентируясь только по солнцу, которое и само сейчас представало перед ним далеким пустынным миражом. — Что тебе дальше делать, я не знаю.

— Исповедуйся, исповедуйся… — миролюбиво, но почти требовательно проговорила Мария, провожая взглядом исчезающих в лесу немцев и полицаев. — Это облегчает. Но сначала объясни, как ты здесь оказался? Андрей послал? Только правду. Однажды, когда вы с поляком Мазовецким вырывали меня из рук полицаев, ты уже врал. А все свелось к тому, что Громов не хотел, чтобы я попала в отряд.

56

Держа наготове оружие, они лежали голова к голове, прижавшись плечами к тому, более мелкому, откосу, что прикрывал их со стороны кустарника. Рядом с Марией Крамарчук почему-то чувствовал себя спокойнее и надежнее, чем чувствовал бы себя рядом с опытным, закаленным в боях солдатом. Наверное, потому, что Мария была с ними там, в доте «Беркут», на левом берегу Днестра в июле сорок первого. Она выдержала всю осаду их подземной крепости и вырвалась из этого подземелья вместе с ним и лейтенантом Громовым, когда, так и не сумев выбить их из упрятанных под семиметровые скалистые своды орудийных и пулеметных точек, гитлеровцы заживо замуровали их в доте.

Это чудо, что судьба снова свела его с Марией. Но, может, именно это чудо и называется судьбой? Даже если она свела их не для совместной жизни, а для совместной смерти.

— Все намного сложнее, Мария, — тихо ответил Крамарчук, прислушиваясь после каждого слова. — Я рассказал правду: отряд погиб, лагерь фашисты снесли. Тот раненый, которого мы встретили, утверждал, что Беркут погиб. Это было последнее, что он в состоянии был сказать. Больше расспрашивать было некого. Ребят, с которыми ходил на операцию, я тоже растерял. Одни погибли, другие, возможно, где-то бродят по лесу…

На чахлом клене, черневшем рядом с кустом, расстрекоталась сорока. Каждый, кому знакомы были голоса леса, понимал: так она стрекочет лишь тогда, когда рядом опасность, чаще всего — когда видит вблизи человека. Не раз там, в лесу, Крамарчука заставляло настораживаться именно такое стрекотание, и каждый раз оказывалось, что где-то вблизи засада полицаев, партизанский пост или кто-то скрывающийся от фашистов.

— Пальнуть бы ее, болтуху лесную, — пробормотал он. — Так ведь не пальнешь.

— Попробуй камнем, — посоветовала Мария. — Вон и ястреб тут как тут. Проверяет, по какому поводу шум.

— Кружит, как над добычей. Собственно, так оно и есть — добыча. Только не твоя, соколик, не твоя.

— И не немцев, Крамарчук, — полушепотом отозвалась Мария. Она продолжала обращаться к нему так, как привыкла в доте: по фамилии, по званию. — Если что… Не отдавай меня им, слышишь? Я-то сама себя, наверное, не смогу… воли не хватит. Но ты не отдавай.

— Еще одна расстрекоталась, — поерзал Крамарчук, потирая о камни залежалую спину. А потом, ухватив горсть мелких камней, швырнул их в крону клена. Он не видел, взлетела ли сорока, но крика ее больше не слышал. Немного покружив над ними, исчез куда-то и ястреб. А еще минут через десять они снова услышали рокотание мотоциклов и где-то совсем рядом, буквально в нескольких метрах, — немецкую речь.

— Слишком близко мы друг возле друга, — прошептала Мария то, о чем подумал сейчас и Крамарчук. — Одной очередью скосят.