Стойкость

Станислав задержался в этом кабинете, а Борис скрылся за дверями. Там, за дверями, за большим столом сидит человек лет сорока пяти, лицо у него морщинистое, блед­ное — эта бледность свидетельствует о бессонной ночи, черные волосы еще больше подчеркивают ее. Войдя, Бо­рис тотчас замечает, что волосы на висках этого человека поседели.

— Ты не спал, товарищ Тарас.

Человек поднял глаза на Бориса, некоторое время смо­трит на него рассеянно, и вдруг в углах его губ появля­ется слабая улыбка.

— Правильно, Бориска, не спал я... Видишь ли... на­бросал тут...— Он протягивает Борису листок бумаги, ис­пещренный мелкими буквами.— Прочитай, отправь в ти­пографию.

«Граждане, рабочие, красноармейцы! — таким обра­щением начиналось написанное.— Нашему городу угрожают банды генерала Белова...»

Борис бросил взгляд на товарища Тараса. Тот сидит с прикрытыми глазами и, кажется, дремлет. Но Борис зна­ет — так только кажется. Товарищ Тарас думает, взвеши­вает что-то. Потом, ощутив на себе, видимо, взгляд Бори­са, он вдруг встает, выпрямляет стан, поправляет шинель на плечах, подходит к телефону.

— Квартиру военкома Грая.

Борис вернулся к Станиславу. Люди в большом каби­нете оборвали разговоры и устремили взгляды на него, на бумагу, что он держал в руках.

— Еще ничего не слышно?

— Ничего.

Бумага — у Станислава. Он побежал мимо столпив­шихся в коридоре, прочитав на ходу одно только слово:

— Мобилизация!

Задержался у двери в конце коридора и опять прочитал конец воззвания. Мотнул головой, чему-то улыбнулся, по­том резко распахнул дверь, и в лицо волной ударило тепло.

— Товарищ Тася! Напиши это, по поручению Крав­ченко...

У Таси — пышные светлые волосы, маленький каприз­ный ротик и удивительно большие, неожиданно черные глаза. Она встретила Станислава улыбкой, и Станиславу показалось, будто и вся Тасина фигура озарена этой улыб­кой.

— Уф,— покраснел Станислав.— Ну и жарко ж у те­бя тут.

— Давай, буду печатать. А ты... Ты грейся.

Она села за машинку.

— Греться? Ну ладно... Тогда разреши рядом с тобой, диктовать буду.

— Диктуй.

Станислав сел рядом с ней, и она склонилась над ма­шинкой. И видит Станислав до боли знакомый нежный виток волос на Тасиной шее. На один миг — пожалуй, совсем неуловимый — все мысли вылетают из головы. Ни­чего не замечает Станислав, только эту светлую кудряш­ку, и, даже не прикасаясь, ощущает мягкость ее.

— Ну, диктуй, диктуй.

Заставляет себя отвести взгляд от Тасиной шеи, снова чувствует, как покраснело его лицо. Пряча минутную рас­терянность, строгим голосом начинает диктовать:

— Мобилизация!

...Ночь.

Швырнув сломанный карандаш на карту, поднялся из-за стола Грай, откашлялся, помял в пальцах окурок, сплюнул в угол.

— Кого взять? Сложный вопрос...— Он усмехнулся, мысленно перебрал всех людей, сразу оценил — неспешной своей логикой понял, как огромен и, в сущности, тесен мир.— Не город, одно недоразумение. Я давно тебе го­ворил, Тарас, что с таким городом пропадешь. Мельница да щетинная!

Товарищ Тарас следит за Граем исподлобья, а на лбу сошлись морщины: не пересчитаешь, не измеришь длины и направления их.

— Писал жене? — переключается вдруг на иное Грай.— Странный ты человек, морские у тебя замашки. Написал бы, чтоб приезжала, жили бы вместе, все равно долго тут не засидимся.

Тарас засмеялся.

— У тебя лирическое настроение, Граюшка, точно перед смертью.— Он встает, во весь рост поднимается над столом.— Жену тревожить не хочется, она там работает, свое дело делает. Срывать с места — негоже... А взять тебе придется Кравченко, он парень крепкий, надежный, зна­ет здесь каждый кустик. Его возьми.

— О нем и думал,— задержавшись посреди кабинета, потянулся на цыпочках.— А тебе тут не тяжело будет?

— Ничего. Этот... Юткевич поможет, он сноровистый, управится. Ну, военком, всего. Ступай к жене, приголубь ее у груди своей, посморкайся в рукав, попрощайся, милый мой.

Сверкнули глаза у Грая, складка залегла между бро­вей, он посмотрел на Тараса в упор, намереваясь сказать что-то, но, должно быть, так и не понял истинный смысл Тарасовых слов: то ли издевка, то ли шутка?

— Чего уставился? Пошутил я. Иди.

— Ты, Тарас, не преувеличивай... На такие боевые операции я проводил, сам знаешь...

Грай вышел на улицу. Стемнело. Плотно закрыты ставни во всех домах. Город, казалось, онемел. Люди попрятались в свои углы, готовясь переждать беду. Так прячется крот от пронзительных солнечных лучей в свою нору. В немом мраке городских улиц было затаенное и неясное предчувствие чего-то,— «Могила, могила, а не город! Сволочи! — подумалось Граю.— И за каждой ставней чинодрал да военный, и каждый готов нож в спину всадить».