Стойкость

Он шел центральной улицей города — и лишь ветер был его добровольным спутником. Только в единственном окне горел свет. Свет падал на улицу, вырывая из тьмы квадрат заснеженной земли. Снег переливался в нем мел­кими алмазами. Этот небольшой кусок освещенного снега тотчас запечатлелся в сознании Грая. «Один дом на всю улицу... А всюду спят. Кто ж тут живет? Ну-ну!.. Тут жи­вет... Ага, тут живет эта маленькая Тася Вашкевич, се­кретарь в комитете»,— вспомнил Грай и, подняв воротник, улыбнулся.

***

А за окном этого дома происходила постыдная сцена.

Одетая в короткий мужской кожушок, Тася собралась выйти из дому. В комнате света не зажигала, чтоб не при­влечь внимания домашних, а так, ощупью, искала на столе ключи. Книгу на стол положил, видимо, отец, и она сва­лилась на пол, громко стукнув твердым переплетом. И вслед за тем в соседней комнате раздалось шарканье шлепанцев, дверь скрипнула, и в освещенном четырех­угольнике возникла фигура отца.

— Это ты, Таиса?

Не отвечала. А все искала ощупью ключ. Не отвечала, ибо не могла забыть ту давнюю ссору с отцом, ссору злую, серьезную.

Неяркий свет залил комнату.

— Эх ты, дочка! — произнес с укором отец.— Мол­чишь, как волчонок. Стыдно...

Закусив до боли губу, не оборачиваясь к отцу:

— Где ключ? Я приду поздно.

— Ключ? Не дам ключа! — заостренная римская боро­денка взъерошилась нервно и грозно.— Шляться, по но­чам шляться? Коммунистка!

В глубине соседней комнаты, словно стон оборванной струны,— вздох, а вслед за вздохом — беспомощно, по­корно, извинительно:

— Леня, вы опять, Леня? Ах, у меня голова, голова развалится!

Из-под серого платка выбились волосы, глаза наполнились злой и упрямой решимостью, и черты этой же реши­мости легли на лице, в углах губ.

— Вы что? Хотите, чтоб я вовсе не приходила? Я могу не приходить, мою комнату займут по ордеру. Это будут те приятные соседи, о которых так часто говорит мать. Могу не приходить.

Возмущение отца не имело границ, и тяжело было ему сдержать его в постаревшем, слабом теле. Возмущение нашло выход в издевательской тираде. Брызгая слюной, отец прохрипел на одном выдохе:

— К этому рыжеволосому пойдешь, к этому выродку, к этому поганцу, который смешал с грязью свое имя, дан­ное ему отцом? — речь шла о Станиславе Юткевиче, отца которого Левон Пилипович видел на императорской сце­не в пору, студенческой своей юности.— И еще никто не доказал, что это недоразумение в рваной шинели — сын великого Юткевича! Никто, слышишь, никто!

— Я иду на дежурство. Дайте мне ключ.

— На дежурство! — Ключ стукнул о пол возле Таси­ных ног.— Нет на вас Белова. Он отучит вас, он отучит...

И позднее, когда непослушная дочь, грохнув дверью, стремительно выбежала из комнаты, когда, успокоенная валерьянкой, притихла жена, Левон Пилипович, держа в руке подсвечник с оплывшей свечой, все еще стоял перед портретом Бонапарта, туго затянутым в позолоченную раму.

— Так-с, император,— иронически шептал Левон Пи­липович, допуская фамильярность в разговоре с короно­ванной особой.— Иные времена, иные законы, батенька. Дети вышли из послушания, ваше императорское величе­ство... Это... скверно... Будь сейчас твое время, батенька, твое время...

Именно в это время волей человека, за спиной кото­рого стоял английский и французский капитализм и выси­лись тени великих командоров, который бредил славой нового, на сей раз российского Наполеона, волей этого че­ловека — те, над кем прозвучал приговор человечества, те, кто лишил себя права носить имя Человека, те, которые утратили все и не приобрели ничего, кроме исторического права на гибель, стремились сомкнуть клыки на горле страны.

Правду говоря, наполеонов было многовато. И когда Кирилл Романов, потягивая напитки французских кабач­ков, расхваливал довоенную русскую горькую в бутылках с красной головкой, когда Кирилл Романов, надевая свой мундир, перед зеркалом репетировал величавость своих будущих императорских жестов, эти люди жаждали обре­сти право на императорскую жестикуляцию погромами и грабежами, пожарами и насилием — исконными действия­ми зверья.

Наполеоны пришли с севера — английским десантом в Белом море, с юга — французским десантом в море Чер­ном, наполеоны объявились в рядах вооруженных полчищ в Сибири, на Украине, в Белоруссии; наполеоны распоря­жались людьми, оружие для которых предоставили круп­пы всех стран.

Губернский город, расположенный в трехстах кило­метрах от Крушноярска, в котором царит сейчас ночь и по центральной улице спешит домой попрощаться с женой военком Грай, единственный спутник которого ветер-до­броволец,— губернский город уже сутки занят отрядами генерала Белова. Боя почти не было. О наступлении отрядов Белова узнали в городе неожиданно: с ближай­шей станции примчалась дрезина, перепуганный и уста­лый железнодорожник только и успел прокричать с нее:

— Я один вырвался! Эшелон идет, эшело-он! — и впал в забытье.

И тогда выяснилось, что город окружен, что перереза­ны телефонные провода. Когда ж измученный и перепу­ганный железнодорожник пришел в себя, от него узнали;