Стойкость. Мой год в космосе

Я размышляю, не подшутить ли над Землей, назвавшись Магелланом, – в ВМС мы так называли заблудившихся. Но шутку вряд ли поймут, к тому же Магеллан погиб, так и не вернувшись домой.

Я прибываю к шлюзу, забираюсь внутрь, на сей раз первым, и закрепляю свой страховочный фал, чтобы Челл мог последовать за мной. Он протискивается внутрь позади меня. Пока он воюет с крышкой люка, я пытаюсь подсоединить к своему скафандру фал коммуникаций подачи кислорода и охлаждения, но руки так устали, что не слушаются меня. Ко всему прочему, очки закреплены на мне в таком положении, что я всматриваюсь в соединение между шлангом и скафандром через самый краешек стекол, и искажение мешает ясно видеть. Я вожусь добрые 10 минут, в течение которых Челлу удается извернуться и увидеть коннектор моего скафандра. Совместными усилиями мы подсоединяем шланги. Вот почему в открытый космос выходят парами.

Челл закрывает крышку люка, и вокруг нас начинает свистеть воздух. Судя по показаниям, в скафандре Челла повышено содержание углекислого газа, поэтому, когда наддув шлюзового отсека завершается, Кимия и Сергей спешат в первую очередь снять с него гермошлем. Через смотровой щиток я вижу, что он в норме, кивает и разговаривает. Пройдет еще 10 минут, прежде чем Кимия снимет гермошлем с меня. Мы с Челлом прикреплены к противоположным стенкам шлюза лицом друг к другу, на месте нас удерживают стойки, фиксирующие наши скафандры. Мы пробыли в них почти 11 часов. Пока я вишу в воздухе, дожидаясь, когда с меня снимут гермошлем, нам с Челлом не нужно говорить – достаточно обменяться взглядом, как если бы мы ехали по знакомой улице, болтая о том о сем, и на долю секунды разминулись с прибывающим поездом, который раскатал бы нас в лепешку. Это взгляд понимания, что мы разделили опыт, выходящий за пределы наших возможностей и грозивший нам гибелью.

Когда Кимия снимает мой гермошлем, мы с Челлом наконец видим друг друга не через слои пластика. Слова нам по-прежнему не нужны.

Челл улыбается из последних сил и кивает мне. Его лицо, залитое искусственным светом, бледное и в поту.

Спустя несколько часов мы с Челлом направляемся в американский «Лэб».

– Никакого матча-реванша, – говорю я словами героя фильма «Рокки».

– Я и не хочу, – отвечает Челл и оглушительно хохочет.

Мы еще не знаем этого, но лишь один из нас полностью разделался с выходами в открытый космос.

Через несколько дней я, проснувшись, обнаруживаю в списке задач мероприятие по связям с общественностью: Комитет палаты представителей США по науке, космосу и технологии, с одной стороны, и мы с Челлом – с другой. Нам не дали времени на подготовку и даже не предупредили об участии в таком важном событии, а из-за очень плотного распорядка дня и у меня не будет возможности подготовиться. Хуже того, когда Челл и я выходим на связь, то обнаруживаем, что участвуем в слушаниях комитета и что наши слова будут считаться показаниями. Я в бешенстве, что отдел по связям с общественностью не предупредил меня о предстоящем выступлении перед комитетом, члены которого контролируют деятельность НАСА и определяют размер его финансировании. Приходится держать себя в руках и изображать готовность.

Мы отвечаем на вопросы о том, как живем и чем занимаемся на станции: описываем биомедицинские эксперименты, выращивание латука. Один из представителей замечает, что мы находимся «в сложной геополитической ситуации» с русскими, и спрашивает, делимся ли мы всеми данными с коллегами-россиянами.

Я объясняю, что международное сотрудничество – это преимущество космической станции. «Этим летом я шесть недель был здесь единственным американцем рядом с двумя русскими, – отвечаю я, – и если бы со мной что-то случилось, я бы, не раздумывая, доверил им свою жизнь. У нас замечательные отношения, и я считаю, что международный аспект этой программы всегда являлся одним из ее главных достоинств».

Космический центр имени Джонсона относится к избирательному округу одного из членов комитета – дантиста д-ра Брайана Бэбина. Доктора очень интересует состояние нашей ротовой полости; мы заверяем его, что регулярно чистим зубы щеткой и нитью. Последний вопрос посвящен Марсу. Представитель штата Колорадо отмечает, что в 2033 г. установится благоприятное расположение планет для полета к нему, и спрашивает: «Как вы думаете, это осуществимо?»

По моему личному мнению, осуществимо, отвечаю я, главная проблема в полете на Марс – это деньги. Он понимает меня без дальнейших объяснений: мы сможем это сделать, если его комитет обеспечит финансирование НАСА. «Думаю, такое путешествие стоит вложений, – замечаю я. – По-моему, инвестиции в космос дают нам как материальную, так и нематериальную отдачу, а Марс – достойная цель. И, я совершенно в этом убежден, достижимая».