Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

«Имущему дастся, у неимущего отнимется», — сколько раз мне пришлось бы это повторять? И так было плохо, без плохой одежды. Врожденная слабость: почему, когда я начинала быстро играть на рояле, мои руки между кистью и локтем перехватывала боль? а когда я бежала, появлялась боль в животе? Почему и раньше, когда я каталась на «снегурочках», временами возникала боль то в одной, то в другой ступне, так что я останавливалась и шевелила ногами в ботинках, пока боль не проходила. Мария Федоровна не захотела купить мне коньки, называвшиеся «английский спорт», потому что к ним нужно было купить отдельные ботинки и прикрепить их намертво к конькам, а «гаги» продавались вместе с ботинками, обходились они намного дешевле, и с ними не было хлопот. Я не возражала против «гаг», потому что мальчишки на них катались, а я все еще хотела сравняться с ними. На Патриаршие пруды не пускали детей старше 12 лет, и мы поехали с Марией Федоровной на каток в Парк культуры, вряд ли это доставляло удовольствие Марии Федоровне. Катающихся было мало, я, гораздо менее уверенно, чем на «снегурках», — ноги подгибались в лодыжках — катилась по широкому пространству, не понимая, что эти коньки не дают возможности подолгу скользить на одной ноге. Вдруг навстречу выкатился на большой скорости какой-то парень, сшиб меня, я упала на спину и ушибла копчик. Мария Федоровна видела это, выбранила меня за нескладность и сказала, что копчик будет долго болеть. Он и болел, наверно, целый год, я скрывала это от Марии Федоровны, чтобы она не вспоминала о моей «жизненной неприспособленности» и не корила за нее.

Мне хотелось украшать себя. Мария Федоровна позволила купить кожаный пояс-кушак, но у всех девочек были очень широкие пояса (чем шире, тем моднее), а мы купили узкий, подешевле. Я предпринимала неуклюжие попытки совершенствовать свою внешность, похожие больше на мании: жалкие. Нашлась какая-то странная щетка — вместо щетины гладкая замша, — Мария Федоровна сказала, что она для полировки ногтей, и я натирала ею ногти, и они и правда блестели. Мария Федоровна очень туго поддавалась на мои просьбы, для нее все это были лишние труды, лишняя трата денег. В этом согласия у нас с ней не было. Мария Федоровна не понимала, что мучает меня, она мне говорила: «У тебя дух противоречия». Появились шелковые пионерские галстуки, а я все ходила в ситцевом, кумачовом. Наконец мы с Марией Федоровной пошли на Неглинную, в магазин «Пионер», но шелковый галстук показался слишком дорогим Марии Федоровне и был куплен сатиновый, более блестящий, чем ситцевый, но куда хуже шелкового — шелковый развевался, вел себя свободно и был не напоминанием о пионерских добродетелях, а вольным украшением.

Я сказала раньше, что наша материальная жизнь должна была измениться в худшую сторону, но, за исключением дачи, этого я не замечала. Мария Федоровна не умела жить по-бедняцки. Мне покупались на второй завтрак (перед уходом в школу во вторую смену) куриная котлета де-воляй, или свиная отбивная, или бифштекс в кулинарном отделе Елисеева. Остальная еда была такая же, как раньше, я не замечала разницу. Не стало только шоколада от мамы, но мы-то с Марией Федоровной и раньше ели недорогие конфеты: пастилу, тянучки, мармелад, карамель. А с одеждой так всегда было, только теперь она была мне не безразлична, и я уже не считала, что лучшего, чем то, что у нас, у меня, не надо (в отношении убранства дома все для меня оставалось по-старому).

Но дома было не так, как при маме. Мамина смерть возродила, усилила на время нашу с Марией Федоровной любовь. Забывалось противостояние, которое образовалось у нас, хотя мы его не осознавали. Мы вернулись к объятиям и поцелуям более ранних времен.

У Марии Федоровны были особенности, которые я замечала, но не могу сказать, чтобы они меня тогда раздражали или чтобы я их стыдилась (но кое-что было). Но я смотрела на нее все более отчужденным взглядом. У нее постоянно шевелились пальцы на руках, шевелился беззубый рот, и она высовывала кончик языка. А на эскалаторе она почему-то не могла стоять и обязательно шла, даже вверх.

Мы с Марией Федоровной спали еще в нашей комнате, а не в столовой. Я, как часто со мной бывало, не могла заснуть, а Мария Федоровна сидела за столом и читала молитвы по тетрадке. На лампу на столе было, как всегда, что-то наброшено. Я вдруг сказала: «Дровнушка, я верю в Бога». Мария Федоровна подошла ко мне и сказала: «Потому что Он велик». Она сказала это серьезно и искренно. А я отчасти была искренна и отчасти притворялась, потому что мне хотелось спастись от муки бессонницы, привлечь к себе Марию Федоровну так, чтобы она не сердилась. Но я не отрицала Бога, не лицемерила. Как тут разобраться? И мне было очень хорошо с Марией Федоровной, но чуточку стыдно.