Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Все мое существо было заполнено счастьем, потому что я знала, что Мария Федоровна и мама так же любят меня. Любовь лишала меня зависти: не было дворца, в который я хотела бы переселиться.

Мишку из папье-маше Мария Федоровна изъяла у меня через несколько дней под предлогом, что с ним невозможно играть. Так оно и было, я не противилась, и Мишка был поставлен на верхнюю полку шкафчика, который Мария Федоровна называла шифоньеркой и который отличался от всей остальной нашей мебели гладкой, даже немного блестевшей поверхностью и красноватым, темно-вишневым цветом. Мария Федоровна была недовольна шкафчиком, потому что наше с ней белье лежало там в беспорядке — в шкафчике была только одна полка. Она мечтала о комоде с ящиками, в которых все лежит на своем месте. Она мечтала и о том, чтобы обменять наши комнаты на отдельную, без соседей, квартиру — мечта совершенно нереальная в те годы, но Мария Федоровна постоянно твердила об этом маме, мама отнекивалась, и Мария Федоровна говорила: «Розалия Иосифовна, вы привязаны к дому, как кошка».

В нашей с Марией Федоровной комнате справа от окна висела полка, которая постепенно заполнялась моими книгами, слева стоял сундук Марии Федоровны, а у стены слева — шкафчик с Мишкой. Между сундуком и шкафчиком — пустое место, покрытое простым половиком. Сундук и пол рядом были местом, где находились мои игрушки и где я устраивала кукольный дом (мне не позволяли сидеть на полу — пол холодный, опасно; разрешалось только стоять на коленях или сидеть на корточках). На полу стояли те из игрушек, что на ногах или на колесиках: столик и креслице, лошади (лошади были введены Марией Федоровной: когда она была маленькой девочкой, у нее в Костроме была целая конюшня игрушечных лошадей и она их кормила настоящим овсом; мне странно кажется теперь, что в провинции в 1870-х годах девочке разрешалось такое увлечение, но ей покровительствовал отец), «быня» — дореволюционная игрушка — корова, обтянутая чем-то похожим на шерсть. Дореволюционные игрушки (еще одна лошадь), так же как и ткани в сундуках, были намного изящнее и сложнее по фактуре новых — жалких, серых, примитивных.

Иностранные дети, может быть, не были удалены с Тверского бульвара, но они были удалены из моей жизни. Между тем и в Москве, и на даче у меня появились товарищи для игр. Мария Федоровна сначала приглашала играть обоих детей Березиных, но скоро Олег был изгнан. Он поджег спичкой целлулоидную куклу по имени Том. Целлулоид страшно завонял, и от этого казалось, что Тому больно. У бедняги сгорели ноги. Прибежавшая Мария Федоровна сказала Олегу, чтобы он больше не приходил к нам (но когда он сломал руку и дома у них никого не было, она отвела его в поликлинику, а я причислила его к числу героев, так как, сломав руку, он не потерял сознание от боли). Олег все делал и говорил с ухмылкой, как будто над всем издевался, и я не жалела о его удалении. Таня была послушная, не грубая и не шаловливая девочка, мы с ней играли каждый день, что было удобно и для Марии Федоровны, и для Таниной тети Саши. Таня рисовала, читала и училась у нас и ходила с нами гулять. Мария Федоровна говорила о Тане: «Ее об лед не расшибешь» — с завистью и некоторым презрением, отделяя Танино здоровье сорной травы от моего болезненного аристократизма и от Золиной красоты, тоже подверженной недугам.

На сохранившейся фотографии Олег имеет невзрачный, худосочный вид с его узким лицом, острым носом, длинной, тощей шеей, вылезающей из жалкой рубашонки, с не украшавшими лицо прямыми волосами. В Тане же нет ничего красивого, что бросалось бы в глаза. Красивой девочкой была Золя: румяная, с правильными чертами лица, с серо-голубыми глазами под темными, длинными бровями, с темными, красиво вьющимися волосами. У Тани было широкое личико, и на нем все маленькое: глаза, задавленные скулами, со светлыми, совсем незаметными ресницами и бровями, носик-пуговка, рот, оттопыренные ушки. Я тогда не видела, что маленькая голова хорошо поставлена на длинной, не тощей, как у Олега, а тонкой шейке, что торчащие детские ключицы правильно горизонтальны и что черты лица невыразительны и миловидны — по моим представлениям, залог будущей привлекательности. Я смотрела на нее без того удивления, которое у меня вызывала красота.