Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Той зимой я много болела. Теперь болезни кроме особого внимания и нежности Марии Федоровны и мамы приносили освобождение от школы, и я была им рада. Школа была «казенным домом» — так Мария Федоровна называла трефовый туз, когда гадала себе на картах, — «казенный дом» противоположен нашему дому. Я никак не могла понять, почему самые отчаянные хулиганы и «отстающие» приходили в школу до начала уроков, когда были заперты двери, неужели кому-то могло быть в школе веселее, чем дома? Моя главная болезнь того года была удобна для меня: ничего не болело, не было ни мучительного кашля, ни насморка. У меня держалась небольшая температура, и большую часть болезни я провела на ногах, одетая, мне только были запрещены резкие движения. Правда, я как-то томилась, чего-то не хватало для хорошего самочувствия. Но взрослые очень беспокоились: у меня было воспаление почек. Мария Федоровна переливала в бутылочки через воронку, как наливали керосин в керосинки, жидкость из моего горшка для анализов. Все время был белок, а один раз сахар, что меня насмешило, а все встревожились. Но доктор велел повторить анализ, на этот раз сахар уже не обнаружили.

Мария Федоровна рассказывала, что до революции женщины и девочки ее круга носили зимой сапоги на меху. Я этому дивилась, как сказке, но считала, что раз такие сапоги отменены революцией, значит, они были ненужной буржуазной роскошью. Но Марии Федоровне не приходило в голову обуть меня в простонародные валенки, и я ходила гулять в шерстяных носках, башмаках и ботах или калошах. Я, кажется, не понимала, что мерзну, так же как не понимала, что голодна. Когда мы возвращались домой, ноги у меня были как лед, пальцы застывшие и побелевшие. Мария Федоровна растирала их, и потом они мучительно зудели. Сама Мария Федоровна ходила в башмаках и калошах, мама в полуботинках и ботах, но мама не гуляла на морозе, а у Марии Федоровны было костромское здоровье.

Меня лечил доктор Якорев, который жил в соседнем подъезде. К нему не обращались по имени-отчеству, а говорили «доктор». Всех последующих докторов я сравнивала с ним. Доктор Якорев носил добротный темно-синий костюм, наверно, старинный, — под пиджаком был жилет из такого же материала — и часы на цепочке в кармане жилета. Он был довольно массивный, с небольшими полуседыми усами, успокоительно медлительный, и в носу у него росли волоски. Он расспрашивал нас, выслушивал через трубочку и выстукивал меня, прикладывая два пальца левой руки и стуча по ним пальцами правой руки, и задумывался, прежде чем написать рецепт. Он мыл руки до и после осмотра, и Мария Федоровна готовила для него чистое полотенце.

Доктор Якорев велел купить валенки. Это было не очень легко, но мне достали хорошие деревенские черные «чесанки», и я носила их и дома, пока была больна, и потом, когда бывало холодно. Ногам в них было тепло, как никогда раньше. Мария Федоровна завязывала мне на пояснице теплый платок. Кроме того, в Торгсин отнесли одну из последних золотых вещиц и купили мне кофточку из настоящей шерсти. Марии Федоровне тоже купили валенки. Их круглые носы выглядывали из-под ее длинной, расширявшейся книзу колоколом шубы, а на голове у нее была каракулевая шапка ее мужа, с повязанным сверху шерстяным платком — мама прозвала ее в этом наряде «боярыней Морозовой», и ходила она, немного раскачиваясь, а руки засовывала рукав в рукав, как в муфту.

Мария Федоровна узнавала, что задано, и я делала все уроки. Дома утром было тихо, почти все уходили из квартиры. Когда они возвращались домой, то ходили по коридору в уборную, которая находилась в нашем конце коридора между ванной и столовой. В столовой было слышно, как спускают воду, если ее спускали. Маму выводило из себя, когда воду не спускали, она вскакивала из-за стола и бежала, чтобы ее спустить. Дети Березиных очень скоро стали пользоваться уборной, но не могли дотянуться до выключателя, дергали и ломали его. А когда Золя стала сама ходить в уборную, она затолкала в унитаз оторванную телефонную трубку, которую использовала в качестве игрушки, и вышла целая история со взаимными обвинениями. У всех нас и у Натальи Евтихиевны под кроватями стояли ночные горшки, взрослые ими пользовались по ночам, а я совсем не ходила в уборную. Мария Федоровна очень пеклась о чистоте наших горшков, мыла их, наливала в них воду (о крышках я и не слыхивала), а если мама не успевала вылить свой горшок, его выливала Наталья Евтихиевна, очень этим недовольная.