Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Мы ехали долго, по сторонам трамвайной линии пошли дачи, настоящие подмосковные дачи, как на Пионерской, только более похожие друг на друга, и улицы тоже, если бы не трамвайные рельсы, были бы похожи на улицы на Пионерской. Дачи были большие, двухэтажные, из коричневатого или темно-серого дерева, со всякими пристройками и террасами внизу и вверху, застекленными и открытыми, с участками, отгороженными от улицы такими же темными, как дачи, заборами, а на участках росли сосны с длинными, голыми стволами. Сосны затеняли дачи. Маме было бы очень удобно приезжать на такую дачу, и Наталье Евтихиевне было бы легко возить продукты. В Покровском-Стрешневе протекает Москва-река, и мы пошли к реке посмотреть место для купанья. Но как только улица кончилась, перед нами открылось пространство, лишенное растительности, земля в канавах и буграх, и повсюду мужчины, в одежде, казавшейся одинаковой, копали землю и носили ее на деревянных тяжелых носилках. Их было много, двигались они медленно, и это зрелище было почему-то неприятно. По дороге к остановке трамвая местная женщина сказала Марии Федоровне, что это заключенные строят канал Москва — Волга, что по ночам они бегут со строительства и оттуда слышны лай собак и стрельба. Дачу там мы снимать не стали.

Следующее дачное место было рекомендовано соседкой по площадке, и мы ездили снимать дачу вместе с ней. Наталья Александровна Городецкая была учительницей, у нее была дочь Люка (Людмила), старше меня на полгода, и муж — старик с бородой, в очках, Люкин отец.

Мы сняли дачу в Крылатском, большом пыльном селе с церковью, еще действовавшей. Крылатское находилось недалеко от Москвы, и хотя в нем имелись домашняя птица и скотина, кругом не было такого простора и такого чистого воздуха, как в Лучинском. Рядом с избой, где мы жили, стоял одноэтажный бревенчатый, выкрашенный в желтую краску дом — школа, и летом там располагался пионерский лагерь для детей из Кунцева. Их было мало, человек 50–60, и я наблюдала за их жизнью через забор. Я очень одобряла все новое, советское, и пионерские лагеря в том числе, разумеется. Я одобряла идею, но видела, что двор вытоптан, пылен и безрадостен, дети загорелы, но тоже пропылены, пропылена и их одежда, и черны колени, обувь стоптана, а их жизнь упрощена по сравнению с моей жизнью и жизнью деревенских детей. И жить в лагере, быть оторванной от дома, я бы не смогла и радовалась, что я дома и в Москве и на даче, и во мне жил страх, что дом может быть потерян.

Село располагалось между рядом холмов и рекой. Недалеко проходило Рублевское шоссе. Вдоль шоссе росли полынь и «синяки» — синие цветы дикого цикория, прочные стебли которого невозможно разорвать. Мы выходили на остановке автобуса (13-й километр от Москвы) и спускались километра полтора по мощенной камнями дороге до самой деревни. На холмах росли кусты и молоденькие березки и осинки, больших деревьев совсем не было. Мы ходили гулять на холмы — рвать «ночные красавицы», собирать землянику и ломать березовые веники. У подножия одного из холмов бил родник, и в первый раз в жизни я напилась сырой воды. Близко от родника стояла церковь. Река была большая и глубокая, по ней ходили маленькие пароходы и настоящие баржи. Вода теплая, гораздо теплее, чем в Лучинском, и гораздо грязнее. Мы ходили купаться задами деревни, по тропинкам, спускавшимся к реке. За каждым домом — огород, дальше трава с привязанными к колышкам телятами. Их короткие, тупые, слюнявые морды и большие, моргающие глаза с белыми ресницами автоматически пробуждали во мне нежность. Мы купались у песчаного берега, а рядом, чуть ниже по течению, находился коровий «пляж». Туда пригоняли коров «на полдни». Они стояли и лежали на берегу, некоторые входили в воду по брюхо и так и стояли.

Ко мне приходили играть и ходили с нами купаться моя ровесница Леля из соседнего дома и Нина (старше нас с Лелей на три или четыре года) из дома за нашим огородом.

Мы сняли переднюю часть дома, у которого было четыре окна. В нашей половине стояла побеленная русская печка. Терраса была застекленная, что мне не нравилось и Марии Федоровне тоже, — приятно сидеть, пить чай под крышей, но на воздухе.

Хозяева были старик и старуха. Старик, с небольшой, закругленной и, казалось, нечистой бородой, как будто в ней что-то застряло, и маленькими подслеповатыми глазками, плохо видел. Мария Федоровна говорила, это оттого, что он пил спирт-денатурат там, где работал сторожем. У них был белый с серыми пятнами деревенский кот Васька с большой круглой головой. Он садился рядом с нами на лавку и, мурлыча, поддавал головой под локоть, отчего суп или чай расплескивались.