Стоим на страже

Весной в поселке появились три цепких, высохших на ходьбе мужика: Кошурников, Гагель и Музафар. Змееловы. Следом за ними приехали и заняли здание школы хохочущие лаборантки в белых халатах — экспедиция института восточной медицины.

Калиткин окрестности знал лучше всех. Он показал змееловам каменные щели, развалы и норы, где обычно прятались гюрзы и простые гадюки, присмотрелся к работе, а потом и сам заключил договор. На договорной работе пенсионного удостоверения не спрашивали. За змей платили хорошие деньги, и в ноябре Калиткин выписал себе кипу журналов научно-популярного и медицинского направления.

Видно, в спокойное время народ крепко думал об улучшении жизни и здоровья, потому что медицинская мода вдруг круто свернула на мумие — тайную смолу из недоступных горных хребтов. Окончательный толчок Калиткину дала та же Тряпошная Нога. Она зашла заказать Калиткину двух змей для своей зеленой настойки, и тот спросил, размышляя:

— Ты, знахарка, что о мумие думаешь?

— А есть? — Глаза у Тряпошной Ноги полыхнули таким жаром, что Калиткин сразу же осознал: мумие — это вещь.

— Будет, — твердо ответил Калиткин.

— Ну чем хочешь заплачу, — побожилась Тряпошная Нога.

— Уже заплатила. Я добро помню твердо.

План у Калиткина имелся. Когда-то во время больших учений он пролетал с пакетом над жутким горным хребтом. Даже с самолета было видно, что жизнь здесь задавлена азиатским солнцем и высотой. Судя по описаниям, именно в таких местах и пряталось от людей мумие. Когда весной приехала змееловная экспедиция, Калиткин изложил проект начальнику — молодому таджику, кандидату медицинских наук. Начальник очень его поддержал, даже специально слетал в институт, чтобы привезти образцы мумие для показа. Калиткин пограничным, во все вникающим методом запомнил цвет, запах и прочие приметы нужной смолы. Но, главное, он снова поверил в важность собственного существования. До конца дня Калиткин ходил за окраинами староверского поселка. Среди рыжих пыльных кустов бродили верблюды.

Без злобы Калиткин думал о том, что девчонки-лаборантки из экспедиции и его окрестили Верблюдом за манеру гордо держать голову. Он пожалел сейчас, без злости на лаборанток, что не объяснил глупым: верблюд есть полезное животное для переноски тяжелых грузов в сложных условиях. Калиткину было легко, и он как бы нечаянно щупал в кармане командировочное удостоверение. Он представил бутылки с ценнейшими лекарствами, на которых, как у доноров, написано: «Добыто старшиной сверхсрочной службы Калиткиным С. П.» Жизнь его снова обрела смысл.

…Машина меж тем ползла вверх и вперед, вверх и вперед. Он сам водил грузовик (пограничник должен уметь все) и знал, что на этой дороге, среди развалов слепящих камней, и на этом мощном тягаче с очень тугим рулем человек устает быстро. Калиткин подумал о том, чтобы подменить солдата, но вспомнил свой штатский вид и решил, что солдат к рулю не допустит. Во всяком случае, сам Калиткин не доверил бы машину человеку в пиджаке и брезентовых сапогах.

Местность сменилась. Теперь она состояла из известняковых столбов, а между ними — плоское море щебенки. Насколько хватало глаз, к горизонту и наверх тянулись эти столбы и щебенка. Казалось, так и будет до самого неба. В ушах пощелкивало, точно он сидел в набирающем высоту самолете. В голове возник легкий гул. Но Калиткин не боялся припадка. Припадок всегда приходил ночью.

Он задремал, а когда проснулся, то увидел тот же лунный мертвый пейзаж, а сама луна уже прорезалась на светлом еще небе. «Успеть бы до темноты», — подумал Калиткин.

— Успеем, — сказал солдат, точно читал его мысли.

Калиткин посмотрел на него. Струйки пота уже высохли, оставив на лице грязные бороздки. В солдате чувствовалась вольная посадка, небрежность, какую может себе позволить в армии классный специалист.

Калиткин подумал, что он никогда не мог себе этого позволить. Старшина сверхсрочной службы должен являть солдату пример во всем — начиная от отношения к службе и складок на гимнастерке до манеры вести разговор. И вдруг Калиткин вспомнил, осознал забытый ранее факт: солдаты всех наборов тоже всегда звали его в гарнизоне Верблюдом. И снова Калиткин без злости и обиды осознал это и отнес за счет свойств собственной телесной периферии. Он покосился на солдата, пытаясь уловить насмешку в отношении к себе. Но солдат был просто усталым человеком за рулем, и Калиткин не стал затевать разговора: дорога потребует — заговорит сам. Сейчас их было как бы трое: солдат, Калиткин и тягач, упрямо ползущий в гору. В безлюдье каменистой дороги тягач стал как бы одушевленным существом, со своими заботами, усталостью и чувством долга.