Стоим на страже

— Ой-ей-ей как время идет! Опоздал! — и бросился к двери. Но на пути стоял майор, и не заметить его не было никакой возможности.

— Товарищ майор?! Вы? А я и не заметил, заработался совсем. Голова кругом идет. Здравия желаю! — и поднес ладонь-лодочку к большущей, сползающей на лоб пилотке.

— Вакханалию развел! — закричал майор. — Болтовней занимаешься! Ни черта не делаешь! Укрылся здесь! Окопался!

— Да-а? — оскорбился Миша и запричитал пронзительно: — Днем и ночью! Днем и ночью работаю! Кожа да кости остались! — провел он ладонью по худому лицу. — Пилотке уже не на чем держаться, — и поелозил пилоткой по голове.

Майор раскрыл рот, хотел сказать что-то, но Миша не останавливался.

— Плакаты рисуй! Схемы подполковнику черти! — загибал он один за другим тонкие, измазанные краской пальцы. — Объявления пиши! И партбюро, и комитету, и в роту. Почта лежит на мне, — согнулся он, демонстрируя тяжесть лежащей на нем почты. — И я ничего не делаю! Да я дыхнуть времени не имею!

— Да? — ехидно спросил майор, подходя к Мише вплотную. — Я знаю. Я все знаю. И ты мне истерику не закатывай. Вот что ты сегодня конкретно сделал? Вот конкретно! Конкретно. А? — осклабился майор.

— Почту собрал.

— Собрал.

— Рас-с-сор-тировал.

— Рассортировал.

— Отштемпелевал! — повысил Миша голос, и рука его затряслась, штемпелюя невидимые письма.

— Отштемпеле… — начал было и не докончил майор. — Тьфу, ну тебя к черту. Начнешь каждый шаг считать. Считаем конкретно: почта — раз, — загнул он палец. — Одно конкретное дело.

— Да? — спросил Миша. — Одно, — и поднял руки вверх, — тогда я ничего не делаю. Я целый день сижу и сплю. Вот какой я жирный сделался, — надул он щеки. — Все! Я больше так работать не буду. Прогоняйте меня! Сажайте меня! Но я больше не буду работать! Р-р-работаешь, р-р-работаешь, — слезливо проговорил он, — и ни слова благодарности. — Голова его повисла на тонком стебле шеи.

— Ну, почему, — сдержанно пожал плечами майор. — Я знаю тебя и ценю. Но… вакханалию не надо разводить. Конкретными, надо делами заниматься. Вот с завтрашнего дня, — совсем уже размягчившись, майор присел на табурет, — с утра буду вас собирать на совещание. Весь политаппарат. И буду каждому давать задание. А то ходите…

— Так точно, товарищ майор! — подмигнул Миша. — Будем все делать кон-кр-ретно. Ох и закипит работа, — потер он руки.

— Вот так. А сейчас пойдем посмотрим, как нам Михаил Михалыч сцену покрасил.

— Исключительно! — прижал руки к груди Миша. — Я еще такой покраски в жизни не видел.

— Ну?

— Ей-богу.

Старшина удовлетворенно сопел, счастливо посмеивался, чаще обычного сплевывал.

Сцена и в самом деле оказалась выкрашенной на славу.

— Я какой человек, — бормотал старшина, — мне сказали. Раз надо — значит надо. Я и сделал. Вот пожалуйста. Если плохо, ругайте. Замечания есть — устраним, — великодушно добавил он.

— Молодец, — похвалил майор. — Молодец, Михаил Михалыч.

Старшина побагровел, нагнул голову, забубнил что-то и вовсе невразумительное.

— Эх, а время-то, — спохватился майор, — может быть, звонили уже о Никитине. — И заторопился в штаб.

Но телефон молчал. Майор сел. «Надо завтра с командиром поговорить, — подумал он. — О Ляпушеве. Конечно, недостатки у него есть. Но нельзя же так тыркать человека. Взыскание за взысканием. Они на него и действовать перестали. А поговори с ним уважительно, он в доску расшибется, а сделает. Конечно, строевик из него никудышный, да и грамотешка подкачала, но хозяин — какого не вдруг найдешь. Похвали его, поддержи — и будет стараться вовсю. А затыркать кого хочешь можно».

Дроздов потянулся к настольному календарю, написал «командиру о Мих. Мих» и поморщился, представляя себе этот неприятный разговор, и тотчас почувствовал, как вонзилось ему в бок что-то острое и горячее, не позволяя шевельнуться. Боль постепенно утихала, но майор сидел неподвижно: он знал, что боль сейчас перекатилась к груди и притаилась там и стоит ему глубоко или резко вздохнуть, она вцепится вновь. Дроздов дышал осторожно, в четверть вздоха, и думал с тоской: «Ни черта они не понимают, эти врачи. Лечат, лечат, а все без толку. Как бы опять зимой не слечь. Тогда прощай институт, все позавалю. И так два экзамена на шее сидят. Нет, зимой болеть нельзя». Он осторожно взял телефонную трубку, негромко попросил санчасть.

— Майор Дроздов говорит, — едва слышно сказал он в трубку, боясь возвращения боли.

— Вам плохо, товарищ майор? Я сейчас прибегу.

— Это ты, Федоров? Доктора нет?

— Нет. Но я знаю, что надо делать.

— С чего ты взял, что мне плохо, — сказал майор громче, с тревогой прислушиваясь, не проснулась ли боль в груди.

— Я же по голосу слышу.

— Ладно, хватит зря болтать! Ты мне лучше вот что скажи, уважаемый фельдшер. Чем Петренко болен? Миша?

— Миша, — засмеялся фельдшер, — футболом.

— А без шуток? Почему он такой тощий? И цвет лица какой-то прямо зеленый. Ну-ка сходи посмотри в его медицинскую книжку. Что там записано?