Стоим на страже

Магия, всемогущая магия хлестких слов побуждала к действию! Не дожидаясь каких-либо приказаний, Апраксин уже перепоясал себя портупеей с нацепленной кобурой, застегнул широкий кожаный ремень чуть ли не на последнюю дырочку, резким щелчком замкнул сейф с документами и приложил горячую ладонь к козырьку фуражки:

— Разрешите выехать на участок?

Невьянов не то улыбнулся, не то у него непроизвольно дернулись уголки губ, и он коротко бросил:

— Действуйте!

Подполковник вышел на крыльцо вслед за начальником заставы, вновь усмехнулся, заметив новую, еще не окрашенную ступеньку, белевшую среди остальных, словно высушенная солнцем кость.

Готовый к выезду «газик» урчал мотором, мелко подрагивал. Апраксин быстро сел рядом с шофером, хлопнул дверцей машины так, что Цеза вскочила с пола, подала резкий голос.

На заставском дворе все шло своим чередом: выкатывался из гаража мощный вездеход с брезентовым верхом, осторожно разворачивался полукругом, чтобы ненароком не зацепить сияющую глянцем начальственную «Волгу». Замполит без суеты, деловито выстраивал солдат заслона, толково, помогая себе жестами, отдавал необходимые распоряжения, которые выполнялись незамедлительно. А в ушах Апраксина все еще звучало невьяновское «действуйте», сказанное им словно бы нехотя, — из милости, как понял Апраксин.

— Поехали! — обрывая себя, не желая больше копаться в собственных чувствах, приказал Апраксин шоферу. — На пятый участок.

Дорога повела через невысокие перевальчики, постепенно захватила примелькавшейся, десятки раз виденной новизной. Она всегда отвлекала от дурных мыслей, никчемных обид и переживаний, потому Апраксин и любил долгие ее километры, особую ее власть… А потом началась работа, «газик» дальше не шел, его не пускало ущелье, — стало вовсе не до посторонних ощущений. Собака сразу взяла след, пошла цепко, безостановочно… И вот теперь, когда, преследуя нарушителя, шли буквально по его пятам, первогодок Чупров не выдержал бешеной скорости погони, упал…

Радист Лыгарев еще дважды бегал к муравейнику у подножия холма, приносил Чупрову живительный эликсир. Он бы перенес и самого Чупрова поближе к муравейнику — лишь бы это помогло… В налитой тяжестью голове Чупрова слегка прояснилось, обморочное состояние прошло, четче проступила явь, но дыхание все еще было неровным, «зашкаливало». Впервые в жизни нещадно сдавливало сердце, глаза слезились, отчего окружающий мир виделся сплошь розовым, зыбким, как бы плавающим в воде. Чупров помотал головой, пытаясь стряхнуть с себя неимоверную тяжесть, пригнувшую его к земле, не позволявшую хоть на миг отлепиться от приютившего его валуна.

Когда-то, еще в курсантские годы испытавший все это на себе, лейтенант Апраксин не торопил солдата, не подгонял его ни приказом, ни взглядом, хотя единственным его желанием в этот момент было, чтобы Чупров пересилил себя, как можно скорее поднялся. Ведь без собаки, которая слушалась только своего инструктора — Чупрова, они бессильны, а нарушитель за это время, потерянное впустую, мог углубиться в тыл, выйти из заблокированного района, и тогда попробуй отыскать и обезвредить его в массе людей!..

Пискнуло в наушниках радиотелефона связиста — застава вызывала тревожную группу на связь. Апраксин с явной неохотой взял протянутый Лыгаревым микрофон, догадываясь, что вызывал Невьянов. Но чем мог ему помочь оставшийся на заставе направленец? Распечь за непредвиденную задержку? Выразить сочувствие?.. Апраксин тщательно вырабатывал в себе качество, которым гордился — самостоятельность, диктовавшую поведение, закалявшую волю. Именно в силу этих причин он не боялся начальственного гнева, равно как и не нуждался в чьем бы то ни было утешении. Он вообще забыл, как звучат приторно-жалобные нотки сочувствия, и сам никогда к ним не прибегал, считая, что жалость унижает достоинство человека. Но, вместо угаданных будто бы слов старшего офицера, Апраксин, в ответ на сообщение о горном недомогании Чупрова, услышал резкое, заставившее задребезжать мембрану:

— Почему теряете время?

Апраксина взорвало: хорошо говорить о времени, сидя в кабинете, за тридевять земель от этого чертова перевала! Что, кроме своих машин и солярки, мог знать этот технарь о пограничном поиске? Граница — не механизмы и запчасти, а живые люди со всеми слабостями, горестями, наконец, с пределом возможностей и сил… Как чуяло сердце: что-то произойдет! Не зря и птица кричала — накликала…

— Продолжайте преследование по вероятному направлению движения нарушителя! — вновь издалека долетел до Апраксина сипловатый, недовольный голос Невьянова. — Вы слышите?

Апраксин слышал. И другие солдаты слышали — аккумуляторные батареи радиостанции были заряжены до отказа, слова подполковника звучали так громко, будто он сам стоял рядом, поскрипывал своими просторными, сшитыми на заказ, сапогами и глядел с усмешкой, ядовито…