Стоит только замолчать

Опять ты. У тебя ничего нет, что можно продать? У тебя ничего нет, на что можно купить? Царь приподнимает плащ, показывает каменную головоломку, и взгляд стражника скользит по невероятным линиям, изгибам и углам. Взгляд движется кругами, туда-сюда, кругами, и ничего не нащупывает, соскальзывает в никуда. Снова пробует и снова, сколько ни карабкается по головоломке взглядом, не приходит ни к чему – только в недоумение. Очень хорошо, говорит он. Добро пожаловать в город, и открывает ворота. Царь прячет головоломку под плащ и ступает на улицы собственного города. Он никогда раньше не видел город так отчетливо. На площадях и улицах купцы открывают лавки. Животных кормят, поят, забивают, свежуют, мездрят шкуры, чистят, заплетают им гривы лентами. Он находит привычную дорогу к крепости. Еще одни ворота. Я увижу царя, говорит он. Всякий человек имеет право, говорит стражник, видеть царя. Но, возможно, тогда тебе придет конец. Стражник срывает с царя капюшон, всматривается в его лицо. Но человек, которого он видит перед собой, ему совершенно не знаком. Этого человека он никогда раньше не видел. Удачи тебе, говорит он и открывает ворота.

И вот царь во внутреннем дворе своей собственной крепости. Он идет по коридорам в качестве просителя, вместе с другими, которым есть о чем просить. Их, кажется, не счесть, и их впускают, всех сразу, во внутренний зал, куда должен выйти царь и поговорить с ними. Царь удивляется. Он никогда не разговаривал с просителями. Он никогда не видал этого зала. Но проходит час, и еще час, и выходит советник и садится на высокое кресло. Я царь, говорит он. Знаю я тебя, думает царь. Ты только советник. И потому царь встает в очередь последним из всех, кто там есть, и ждет, и когда все уже поговорили с советником, и когда все уже ушли, он подходит, говорит: у меня есть что сказать царю, но ты – не царь. Я не царь, соглашается советник, слезая с высокого кресла, но мы к нему сейчас пойдем. И они идут по другим коридорам и пересекают другие внутренние дворы – советник, царь и стражники, и входят в другой зал, где сидит другой советник, еще выше рангом. Я знаю этих людей, сколько живу на свете, думает царь, но даже не знал… но его уже ведут по залу. Вот царь, говорят ему. Скажи ему то, что имеешь сказать. Ты не царь, говорит он. Я пришел, чтобы увидеть царя. И тогда они отдергивают занавес в дальней части зала, тяжелый, роскошный, обшитый каймой занавес, а там – еще один коридор, и они идут по нему, царь, первый советник, второй советник и стражники, и доходят до места, дальше которого стражники не допускаются, и дальше царя ведут советники, по одному с каждой стороны. Одежда на нем такая грязная, над его лицом так потрудились резчики – ветер и солнце, что советникам почти невыносимо находиться рядом с ним, и все же они идут дальше вместе. И входят в последний зал. Там сидит царь, и он узнает себя. Он видит это лицо так часто! К нему он подходит, и когда царь на троне видит одежду каменотеса, когда он видит руки каменотеса, когда он видит, что каменотес преодолел все препятствия, чтобы дойти до него, он раскрывает глаза широко, как сова, и вскрикивает. Кто впустил этого человека? Для советников это скромный каменотес, стоящий перед их царем. Вот что они видят. Царь протягивает руки, а каменотес распахивает плащ и протягивает свою невероятную головоломку, свое плетение из камня и света. Царь принимает ее в свои ладони и снова превращает в тот камень, которым она была, и кладет камень рядом с собой так, как он лежал на поле.

Тут царь просыпается – уже утро. Придворные оседлали коней. Иди к нам, говорят они, иди, давай ускачем отсюда. И царь встает из-за стола, за которым спал, и идет туда, где привязан его конь. Из хижины выходит каменотес и заглядывает в лицо царю. То, что в этот момент происходит между ними, – выше разумения придворных, выше разумения сказителей. Кто может сказать, что значит быть кем-то одним, а не кем-то другим? Когда они вернулись в город, царь стал делать все не так, как делал раньше, и под его руководством в царстве началась новая эпоха, которая теперь уже позабыта. От нее нам осталась только эта повесть.

инт.: Раньше у вас было ощущение, что все неизбежно, что ничего сделать невозможно. Но когда вы это прочитали, вы увидели, что существует некий рубильник? Что все действительно можно изменить, причем это подвластно даже одному человеку?

какудзо: Именно. Я почувствовал, что мог бы быть каменотесом.

инт.: Но царя не существует. Даже если бы вы могли стать каменотесом, не понимаю…

какудзо: Царь – это обобщенный день сегодняшний. Царская власть – власть обобщенного человека. Она – то, что люди принимают безропотно.

инт.: И значит, чтобы изменить их взгляды, вам потребовалось бы…

какудзо: Мне требовалось сказать что-то всем сразу.

инт.: Но вы были молоды и только искали дорогу в жизни. Как вы разрабатывали свой план? Как приступили к его осуществлению? Была середина 70-х. Может быть… или о социально-правовых условностях никто даже не задумывался?