Стою за правду и за армию!

Жизнь в траншеях тянулась своим чередом. Хоть было и жутко, но мы мало-помалу втянулись в нее и совершенно освоились. Человек, кажется, ко всему привыкает! Неприятно было только одно – это наступившие холода. Одежды теплой, кроме бурки, у меня не было, почему приходилось часто ежиться и поневоле прибегать к магической фляжке…

Как-то при обходе траншей Скобелев обратился к нам:

– А меня, господа, можете поздравить с обновкой: отец прислал мне прекрасный полушубок – с наставлением, чтобы я непременно носил его. Но мне что-то он не нравится, главное, потому, что черный…

Суеверие не обмануло Скобелева: через несколько дней после этих слов, во время обхода траншей, он был контужен пролетевшею возле него неприятельскою пулей. Мы все вначале сильно перепугались, но вскоре успокоились, узнав, что контузия довольно незначительна.

– Господа! – сказал нам после этого Куропаткин, когда Скобелев отошел в сторону. – Если генерал будет становиться на банкет и выставлять таким образом себя напоказ неприятелю, становитесь, пожалуйста, и вы тоже… Я уверен, он реже будет тогда рисковать собой!

Спустя некоторое время, при обходе траншей, Скобелев со дна рва поднялся на банкет и стал рассматривать неприятельские позиции. Мы все тотчас же тоже влезли на банкет. Пули учащенно засвистали над нашими головами… Скобелев удивленно посмотрел на нас и, не говоря ни слова, слез с банкета и пошел дальше. Через несколько шагов он повторил то же – и мы опять повылазили и выставили себя под расстрел туркам.

– Да чего вы торчите здесь? Сойдите вниз! – недовольным голосом обратился к нам генерал.

– Мы обязаны брать пример с начальства, – иронически заметил Куропаткин. – Если вы подвергаете себя опасности, то и нам, подчиненным, жалеть себя нечего!

Скобелев молча пожал плечами, соскочил в ров и пошел дальше.

В другой раз Скобелев был контужен довольно сильно. Я в это время был послан на правый фланг для поверки траншейной службы, а Скобелев с Куропаткиным отправился на левый. Хомичевский, который находился с ними, рассказывал мне потом, что в то время, когда генерал сходил с банкета, на котором долго стоял, рассматривая неприятельские позиции, предательская пуля так сильно контузила Скобелева в спину, что он моментально упал, но тотчас же с трудом поднялся и, очевидно сдерживая сильную боль и не показывая на лице испытываемого страдания, чтобы не подорвать этим нравственного состояния солдат, направился, поддерживаемый Куропаткиным и Хомичевским, через прикрытый путь в деревню Брестовец. В эту ночь мы снова ожидали неприятельской вылазки: секреты наши доносили о каких-то приготовлениях с турецкой стороны. Вечером начальник штаба со мной обходил траншеи левого фланга. У скорострельной батареи Куропаткину донесли, что артиллерийский офицер (не помню его фамилии) ранен и некому командовать.

– Дукмасов, – обратился ко мне Куропаткин, – потрудитесь остаться здесь и командуйте пока батареей. Я распоряжусь, чтобы прислали другого офицера.

«Вот тебе и раз! – подумал я. – Это выходит, во всех родах оружия приходится служить!» Пехотную службу я еще знал, но с артиллерийской, а тем более с этими скорострелками, я был знаком очень мало.

– Послушайте, братцы, – обратился я к солдатам-артиллеристам, когда Куропаткин ушел дальше, – вы меня поучите, как действовать из ваших орудий… Я ведь казак! Коня, пику, ружье и шашку хорошо знаю, а с этими трещотками никогда не имел дела.

– Да вы, ваше благородие, – отвечал, улыбаясь, бравый фейерверкер[202],– не извольте беспокоиться! Только прикажите нам, когда стрелять, а мы все это сами хорошо знаем…

– Ну ладно, слушайте же команду!

Вылазка неприятельская действительно состоялась, хотя и очень нерешительная. Ночью турки вышли из своих траншей. Встреченные огнем наших солдат, они остановились и открыли беспорядочную, учащенную стрельбу – явный признак колебания, трусости. Вся линия наших траншей тоже осветилась огоньками, которые то в одиночку, то разом целыми сотнями вспыхивали в том или другом месте расположения наших войск. Мои скорострелки тоже затрещали, выбрасывая из своих тоненьких горлышек целые тысячи смертоносных кусочков свинца. Неприятель и не пытался даже более наступать. Он быстро отступил в свои траншеи и открыл оттуда частую пальбу, продолжавшуюся около часа.

На следующий день я сдал батарею какому-то прибывшему артиллерийскому офицеру и, вместе с другими лицами свиты Скобелева, направился в деревню Брестовец, чтобы проведать любимого контуженого начальника.

Скобелев помещался в довольно просторной болгарской хате и лежал на постели, когда мы вошли к нему. Он был бледен и видимо болен, хотя и совершенно спокоен. Несмотря на несомненные физические страдания, он старался казаться веселым, любезным и все время шутил с нами.

– Это все, господа, виноват черный полушубок! – говорил он, улыбаясь. – Не надень я его – наверное, ничего бы этого не было… Но, во всяком случае, все это пустяки! Скоро я снова явлюсь к вам в траншеи.