Сток

— Шашлыки без нас съедят. Где ты навигатор брал? Он чисто городской, одни улицы знает. Спутника не видит. За окружной трассой погас… ему домой надо, погреться, как коту…

— Ладно, нечего болтать — ходу! Вот низина, значит, там пруд, а от пруда вдоль речки до моста, как раз к Даниловке.

Пологий склон вёл в гущу тумана, из которого там и сям выглядывали крючковатые безлистные кусты. Поднимались вверх лысые деревья со вскинутыми к небу гнутыми ветвями. Тропа то проступала, то терялась под пластами подтаявшего снега и полёгшими за зиму серыми травами. Слева глухо всхлипывал мутный ручей, унося бумажки, обёртки и прочий сор, похожий на жёваные тряпки.

Всё ниже и ниже шёл склон. Начало сыро хлюпать под ногами, но прудом не пахло. Чем дальше двое продвигались внутрь тумана, тем плотнее становилась тишина, даже шум машин и поездов сюда не доносился. Катюша захотела ещё раз вслух помянуть Сусанина, когда послышалось едва уловимое журчание. Впереди в туманной мути проступил тёмный контур моста.

— Вот, а ты боялась!.. Считай, дошли — отсюда до Даниловки рукой подать. Выше нос, хвост пистолетом, готовь пузо к шашлыкам…

Это был старый, заброшенный мост — деревянный, ветхий, дырявый. Однако им явно пользовались — тропы со склона сходились к нему лучами, сюда же тянулся след колёс.

— УАЗ, — присев на корточки, определил Игорёк. — Экстремальные грязевые шины, протекторы заметно стёртые.

— И не провалился? — Катюша с сомнением потрогала доски ступнёй.

— Значит, нас мостик точно выдержит.

— Мне так не кажется.

— Давай я первый пойду.

— Нет уж! Буду за тебя держаться.

Настил скрипел и кряхтел под ними как живой. Доски ощутимо гнулись и опасно потрескивали. Снизу, от чёрно-зелёной воды, тянуло тяжким смрадом, будто от канализации. Выглядела речка так, словно сюда стекались все отбросы города — плыли мятые банки, полузатопленные бутылки, огрызки, ошмётки. Покачиваясь, по реке ползла к мосту рваная детская коляска — внутри Кате почудился свёрток, по форме схожий с ребёнком. Коляску догонял, норовя ужалить, одноразовый шприц, на треть налитый тёмной кровью.

— Помойка это, а не Шумка, — выдохнула Катюша, когда они, наконец, перебрались на другой берег. — Зря воды с собой не взяли. Если Лариска берёт отсюда для питья…

— Сказала, из артезианской скважины.

За речкой туман поредел, стал походить на стоячий, неподвижный дым, с таким же горелым привкусом. Солнца совсем не стало видно. Здесь было заметно теплее, почти по-апрельски, хотя эта теплота отдавала сухостью. Катя лаже развязала шарфик и расстегнула верх курточки. На пустой, растрескавшейся земле то и дело виднелись пятна-кляксы, липкие, будто капли гудрона.

Показались приземистые деревенские дома — словно чёрные ящики, разбросанные между клонящихся в разные стороны деревьев. Покосившиеся заборы, за ними тень обезглавленной церкви и накренившаяся водонапорная башня. Над просевшими крышами криво высились печные трубы. На огородах, где густо торчал сухой бурьян, в паре мест что-то вяло курилось. Вверх тянулись зыбкие струйки дыма.

Не но сезону рано проснулись мухи — их жужжание хорошо слышалось в тумане. Порой одна-две пролетали мимо по своим делам — жирные, крупные.

— Кошерное местечко для гулянки с шашлыками, — сдержанно заметила Катюша. — Дестройная деревня… наверно, хата здесь копейки стоит. Давай поедим — и в город, мне тут ночевать не хочется.

Мысленно согласившись с ней, Игорь кивнул на ближний дымок:

— Похоже, это они там жарят. Идём, проверим.

Поодаль между заборами шёл, покачиваясь, человек — головастый, сгорбленный.

— Спросим, куда дачники приехали. Эй! Э-эй, мужчина!..

— Игоряш, не надо, — шепча, подёргала его Катюша за рукав. — Он весь пьяный.

— Зато местный.

Заслышав голос Игоря, местный замер и поднял большую голову, а потом двинул на звук. Всё так же враскачку, нетвёрдо, но куда бодрей, чем раньше. Ломился напрямую, с треском повалил трухлявый штакетник, оказавшийся на пути. Чем ближе он подходил, тем больше Игорь сожалел о том, что окликнул его. Лицо деревенского жителя было землистого цвета, одеревеневшее в гримасе, с мутными глазами навыкате. На ходу он сипел или хрипел. Издавая с перерывами тоскливое «Эээааа… Эээааа…», он неуклюже загребал руками, будто плыл сквозь вязкий воздух. Пяток мух вился над ним, как живой чёрный нимб, даже издали слышалось их угрюмое гуденье — бууувввв…

Завидев его вблизи, Катюшка заскулила и спряталась за Игорька:

— Пойдём отсюда! Скорее!

Попятился и Игорь, спешно распахивая куртку, чтоб достать травмат:

— Мужик, ты полегче… Стой! Не подходи!

Какое там — голован шёл на ствол. Смотрелся он гаже некуда — рванина на рванине, в такой ветоши, что ботинки стыдно вытереть. А ноги вообще босые, покрытые коростой грязи и глубокими язвами. С рукавов, со штанин, изо рта — отовсюду стекала по каплям какая-то бурая слизь.

Первый выстрел — холостым — он словно не слышал. Ближе подпускать нельзя: убьёшь — отвечай за него после. Передёрнув затвор, Игорь метился с дрожью — в человека! — а дистанция уже такая, что в живот стрелять опасно. Тогда в колено.