Стоход

— Так то ж собирались завтра, — возразил было дед.

— Ночевать будем у меня.

— У вас? Та чего ж у вас? Лучше я дома.

— У меня безопаснее. — И доверительно Шелеп добавил: — Да я вам откровенно все объясню. Дело в том, что Сюсько на неделю уехал в Пинск. И мы решили послать на партизан его заместителя, Гирю. Если он расправится с Миссюрой, быть ему комендантом. И уж я вам ручаюсь, в первую очередь он выпустит вашу дочь.

Деваться было некуда. Дед Конон оделся в старый, латаный-перелатанный, до черноты засаленный полушубок. Подпоясался ярко-красным в зеленую полоску новым кушаком. И понуро пошел за Шелепом.

Карательный отряд под командой Левки Гири ночью скрытно вышел из села. А для полной гарантии сохранения тайны оставшиеся в комендатуре полицаи окружили село, чтобы не выпускать людей на болото. На восходе солнца отряд подошел к болоту. Гиря все время поторапливал проводника.

Да дед Конон и сам не хотел мешкать. Утро было такое хорошее, такое веселое, что ему сперва даже подумалось, что идет он на покос. А глянул на «косарей», нагруженных автоматными дисками да пулеметными лентами — мороз пошел по коже. Взвесив, что он делает, старик даже подумал о себе, не сошел ли с ума. И только то, что все чувствует и воспринимает по-прежнему: слышит голоса птиц, видит синюю полоску тумана в конце болота, ощущает теплоту утреннего солнца, — только это успокаивало его. Нечаянно сбив с лозины гнездо ремеза, поднял выпавшего птенца и показал командиру, шедшему след в след.

— Шила себе птичка. А я ее одним махом!..

— Так бы вот нам с теми птичками… — сказал Гиря. — А тяжело идти, черт возьми!

— Ну, это вы зря, пан комендант, — возразил дед Конон. — Болото в этом году сухое. Оно, конечно, легче было бы в постолах. Зря вы пошли в сапогах…

Проводник остановился возле березняка, вырезал суковатую палку, чтобы опираться на нее, и, даже не отмахиваясь от комаров и слепней, пошел дальше. Сначала болото было и на самом деле сухое, как обычный заливной луг, с разнотравьем и цветами. Стрекотали кузнечики, из-под ног со свистом выбрасывались в воздух перепелки. Цветы здесь росли полянками, точно кто-то их посеял.

Вот клинышек в полморга, усеянный только кукушкиными слезками, самыми печальными цветами земли.

Вон полянка лютиков, сверкающих липкими желтыми лепестками.

А там дымится целое поле каких-то ярко-голубых огоньков, похожих на васильки.

А дальше все перемешалось, как в огромном букете. И над всем то там, то тут возвышаются зеленые кусты с мелкими белесыми цветами. Это богун — краса и гордость Пинских болот. От кустов богуна веет приятным и вместе с тем диким, одуряющим запахом. Цветок богуна полешанка никогда не оставит в комнате на ночь, чтобы не угореть.

В небо взвился кулик и, жалобно покрикивая, полетел впереди человека, стараясь увести его подальше от гнезда.

И кулик, и богун предвещали мокрое болото, а не сухое, как уверял проводник. Вскоре под ногами и на самом деле начало чавкать. Появились кочки с пучками жесткой осоки. Сначала осока была чахлой и жиденькой, потом стала гуще, выше, кустистее. А дальше каждая кочка была сплошным кустом осоки. Идти здесь можно было только по кочкам, потому что между ними была вязкая рыжая грязь глубиной до полуметра. Упираясь палкой, проводник прыгал с кочки на кочку. А воды становилось все больше и больше. Все чаще встречались заросли мелкого камыша и рогоза. Наконец и сами кочки скрылись под водой.

— Эй, старый дьявол! — остановившись, закричал Гиря. — Неужели ты это считаешь сухим болотом?

— А вы не бойтесь, люди ж ходят, — успокаивал Багно. — И твой батько тут не раз косил сено.

Гиря и на самом деле увидел впереди стожки прошлогоднего сена. Значит, и правда тут косят.

— Да… сухо по самое ухо, — проворчал он и все же пошел за проводником.

Кочкарник кончился, впереди лежало болото, покрытое жиденькой осокой.

Дед Конон, показывая пример, решительно ступил в ржавую жижу. Правая нога сразу же увязла по колено. На дне болота оказалось так холодно, что старик невольно вздрогнул. Подальше ступив левой ногой, он завяз еще глубже и начал кое-как передвигаться, постепенно привыкая к неприятному ознобу от каждого нового шага. Когда вытаскивал ногу из грязи, нередко раздавался гулкий хлопок, точно вылетала пробка из бутылки. Местами было так глубоко, что приходилось садиться. Теперь ориентиром была осока. Там, где она растет, не утонешь. Слепни наседали целыми тучами, залепляли нос и глаза. Комары пробирались под рубашку и жгли тело, как раскаленными иглами. А сверху, вдобавок ко всему, нещадно палило солнце. Все это подгоняло проводника, так что он, не останавливаясь ни на минутку, пробирался все быстрее и отчаяннее.

Наконец осока опять стала выше, стебли ее шире. Снова появились кочки, за которыми открылась широкая, как просека, светло-зеленая дорога, окаймленная по обеим сторонам гребнями высокого рогоза. Направо она тянется до самого горизонта. Налево тоже не видно конца. Это заболоченная речка, от которой начинается Чертова дрягва.