Стоход

Гриша взял наушники, но при этом с завистью посмотрел на гармонь, висевшую на стене. Он никогда еще не держал в руках этот инструмент. И только раз слышал, как на нем по-настоящему играют. Это случилось в Пинске два года назад. Выдался удачный базарный день. Дед продал все корзинки и на радостях зашел с внуком в кабачок. Грише он заказал сладкой розовой воды с белой булкой, а себе стакан водки. Только начали пировать, в кабачок вошли два музыканта с большими гармонями, каких Гриша никогда не видел. Один старый, лысый, а другой совсем еще молодой, с длинными, желтыми кудрями. Молодой сел, положил голову на гармонь. Да как заиграет! У Гриши мурашки по спине пробежали. Кудрявый не растягивал мехи во всю ширь, как делают парни на вечеринках, а только подергивал гармонь неровными широкими рывками. Играл он что-то грустное, хватающее за сердце. А потом вдруг встал и, глядя в окно, где открывался зеленый заречный луг, запел высоким рыдающим голосом про разбойника Андрея Гона.

Людей было много, и все молчали.

Вдруг распахнулась дверь. Вошли полицейские и ловко, в один миг, надели на руки музыканта блестящие железные наручники. Когда его увели, второй музыкант рассказал, что это Алеша, сын кузнеца из их села. Участковый полицай Шибай начал ухаживать за Алешиной невестой, а узнав, что свадьба уже назначена, подпоил отца невесты и обманом обвенчался с нею. Девушка с горя повесилась. Алеша убил Шибая и вот зашел в кабачок попрощаться с белым светом и людьми.

Грише больше всего запала в душу не сама история Алеши, а его игра. Ему казалось, что гармошка понимала настроение Алеши и, даже когда он не пел, сама рассказывала о его неутешном горе. С тех пор Гриша решил научиться играть так, как Алеша. Играл он и на деревянной гребенке, обложенной тонкой камышовой бумажкой, и на зеленом ольховом листе, и на рогозе, испытывал дудочки из молодых побегов разных деревьев. Но даже на сопелке получалось совсем не то, что у Алеши.

И вот впервые так близко перед ним гармошка. Правда, не такая большая и красивая, как у Алеши. Но все же гармонь. Попросить? Может, учитель даст хоть в руках подержать.

Александр Федорович подбросил лучины в коминок и, заметив взгляд Гриши, устремленный на гармонь, спросил:

— Умеешь?

Грише так хотелось подержать гармонь в руках, что он и не заметил, как у него вырвалось:

— Умею!

Ему казалось, что стоит надеть ремень через плечо — и пальцы сами побегут по ладам, и все получится, как у Алеши. Неловко взял гармонь из рук учителя и начал осторожно, несмело растягивать мехи, боясь даже дотронуться до ладов. Гармонь шипела, как кузнечный мех, но не играла.

— А ты смелее, смелее! — подбадривал учитель. Но, внимательно присмотревшись, догадался, в чем дело, и предложил: — Хочешь, я тебе покажу одну легкую песенку?

Гриша вернул гармонь, и сразу точно сто пудов свалилось с плеч.

Учитель сыграл «чижика». Потом медленно, с расстановкой проиграл еще раз.

— Ну-ка, попробуй!

— Не, я лучше на дудочке, — сгорая от стыда, ответил Гриша, выбежал из комнаты и вскоре вернулся с двумя палочками из бузины и карманным ножичком в руках. Сел на лавку у порога, тонкой палочкой вытолкнул сердцевину из толстой и начал вырезать на ней дырочки. Прорезал. Большим пальцем левой руки закрыл нижнее отверстие, а четыре пальца правой положил на боковые отверстия, поднес дудочку к губам и заиграл, перебирая пальцами. Раздались высокие резкие звуки. Мастер остался недоволен. Он укоротил косой срез тонкого конца дудочки, само верхнее боковое отверстие сделал немного больше и попробовал снова. Получился звук, похожий на посвист осеннего ветра во мху на старом, забытом кургане. Еще в одном месте чуть-чуть прикоснулся кончиком ножа. Заиграл и сразу словно подрос, вытянулся. Лицо стало тоньше, бледнее, а глаза печальнее…

В комнате точно повеяло мартовским ветерком. Казалось, где-то рядом заговорили первые весенние ручьи. Вот капля по кайле собирается под снегом струйка. Извиваясь, она тихо, чуть слышно шуршит прелыми прошлогодними листьями. На пути встретила другую, более сильную и уже заметно шелестящую. Весело пошептавшись, они побежали вместе.

Александр Федорович больше не подкладывает лучину в коминок и неподвижно смотрит на красные угольки. Жена его, сняв с жару сковородку, сидит возле печи, подперев голову руками, тоже задумалась.

Пальцы мальчугана чуть заметно ходят по клапанам дудочки. Вот он набрал побольше воздуха, взмахнул дудочкой, пальцы забегали быстрей… Скопившаяся под снегом вода прорвалась наверх, соединилась с большим ручейком и, прорезав не только в снегу, но и в земле глубокую канавку, помчалась резво, говорливо. Все быстрее, задорнее… Вырвался ручей на полянку, где снега давно уже нет, где над зеленой травой вьется в небе жаворонок. И сразу притих, остепенился: здесь царство песен, света и радости, здесь никого не удивишь надоедливо однообразным бульканьем.

Царство радости?

А кто там сидит над ручьем с кнутом в руке и плачет? Пастушок. А чьих он коров пасет? Само собой понятно: если б своих, то чего б ему плакать?