Стоход

— Плевать мне на твои кулаки! — не переставая играть, ответил Гриша.

— Скоро ты придешь ко мне, как к пану, в батраки. Да еще, может, со своим дедом. О!

Гармошка зарычала, как старый пес, которому наступили на хвост, неожиданно описала в воздухе дугу, со всего маху треснула Савку по лбу и отлетела на середину комнаты. А Савка с Гришей сцепились и, хрипя, покатились по полу. Тимох подбежал и разбросал их в разные стороны. Сюсько, вытирая рукавом кровь с лица и тяжело дыша, поплелся в свой угол. А Гриша, посасывая разбитую нижнюю губу и ни на кого не глядя, вставлял планку в гармонь.

— И чего сцепились?! — сложив руки на груди, сетовала хозяйка. — Так было хорошо, так весело! И на тебе!

— Не беда. Подерутся и помирятся, — ответил Тимох.

Гриша злобно сверкнул на него:

— Хай с ним черт мирится, а не я!

— Да плюнь ты на него, Грыць! — Тимох взял Гришу под руку, усадил поближе к коминку и, стараясь вернуть прежнее настроение, безголосо, но громко затянул песню.

Но песни никто не подхватил, и Тимох начал ходить от кудели к кудели. Увидев, что у одной девушки самая маленькая кудель, он незаметно поднес к ней спичку. Кудель вспыхнула красными, мелкими кудряшками, затрещала и исчезла, будто на опаленных зубьях гребенки ничего и не было.

— Тю на тебя! — девушка ударила парня веретеном.

Но и этот испытанный способ развеселить девчат уже не спас испорченного вечера.

Гриша решил не появляться на тех вечорках, где бывают Олеся и Савка. А случайно встретившись с Олесей на улице, делал вид, что не замечает ее, или тихонько, с едкой усмешкой запевал:

Тиха вода бжэги рвэ…

Зимовать было трудно. Да и весна не принесла облегчения. Надо было что-нибудь сеять, а земли, кроме огорода, ни клочка.

С долгами дед Сибиряк теперь и не надеялся рассчитаться, жил, уже ни о чем не мечтая, не ожидая ничего хорошего. Оляна советовала сшить управляющему сапоги или еще чем-нибудь расположить его к себе да попросить клочок земли. Но Конон Захарович отмалчивался.

Став батраком, он совсем замкнулся, ни с кем не разговаривал и даже не смотрел людям в глаза. А по воскресеньям уходил к отнятой паном земле и просиживал там от восхода до заката.

Видя, что старик совсем пал духом, Гриша с матерью сами взялись за дело. Мать нанялась обрабатывать огород у попа. А сын плел корзинки и по субботам возил в Пинск. Когда он уезжал на базар, мать пасла за него коров. А иногда по вечерам Гриша помогал и на огороде. Работали они дружно, как заговорщики, потому что решили втайне от деда скопить денег, чтобы расплатиться с паном и все же купить ковалочек. Но Гриша не вытерпел и как-то после удачной продажи корзинок поделился этими планами с дедушкой. А тот только буркнул: «Цыган с иголки богател!» — и ушел в свою шорню.

Гриша долго думал, как же это цыган богател с иголки. Наконец спросил у матери.

— Да как же, — ответила мать. — Дожился цыган до того, что осталась только иголка в драной шапке. Нечего продать. Вот он и давай мараковать: продам иголку подороже, куплю шило, понесу шило сапожнику, выменяю черевики… Продам черевики… Да так дошел до коня. А тут голодная смерть хвать его за горло…

Гриша ничего не ответил и решил больше не говорить с дедом о своих замыслах. Обидно ему было за дедушку: раньше говорил, не поддавайся нужде, а сам…

* * *

Шурша прибрежным камышом, быстро плывет по протоке лодка, груженная корзинками из тоненькой белой лозы. Гриша стоит на корме и, упираясь веслом в дно речушки, толкает лодку вперед и вперед.

Полешуки гребут только на озерах да когда перегоняют лодку с одной стороны реки на другую. Простая гребля даже двумя веслами кажется им слишком медленным способом плавания. Сухопутных дорог в этом краю намного меньше, чем водных. На сенокос плыви. На пашню, расположенную где-нибудь на грудке в середине болот, плыви. В Пинск, в Любешов да в любое местечко, где есть базар, удобнее всего добираться по воде. Вот человек и приспособился плавать легко и быстро. Встанет на середине лодки, поближе к корме, веслом или просто длинной палкой упирается в дно и с силой отталкивается. Лодка быстро мчится вдоль берега и послушно поворачивает на изгибах реки.

Гриша приставил ладонь козырьком к глазам и всмотрелся: на полянке мелькнуло село, издали похожее на старое, разросшееся в ширину и в длину осиное гнездо. Лишь по множеству крохотных окошек да высоких дымарей можно было догадаться, что в селе не меньше сотни дворов. Сухопутной дороги в село нет совсем. Зато чуть ни перед каждым окном возвышается огромный, увешанный тряпьем крест. Грише подумалось, что село строили на старом кладбище, где кресты уже подгнили и доживали свой век. За поворотом реки село скрылось.

Шелестит камыш. Ворчит, побулькивает за кормой вода. Гриша размечтался о том времени, когда они вылезут из долгов и он будет учиться в школе… Да не в простой, сельской, а в такой, где обучаются одни музыканты…

На широком заливе Стохода Гриша чуть не врезался в целую флотилию лодок, переплывающих речку.