Стоход

Но тут же неожиданно для самой Олеси из груди ее вырвался вздох облегчения: это речка, освещенная луной! Олеся изо всех сил натянула поводья, однако долго не могла остановить коня. Наконец он перешел на рысь и остановился в молодом березняке.

Привязав коня к дереву и благодарно похлопав по холке, Олеся вбежала в Морочну. Село, косо освещенное низко склонившейся луной, спало. Высокие черные кресты, широко, словно объятия, распростершие свои огромные деревянные руки, казались безмолвными сторожами, Олеся посматривала на кресты, как на старых знакомых, и перед каждым торопливо крестилась.

В неурожай, в падеж скота, в наводнения — во всякую невзгоду морочане ставят жертву богу: большой сосновый крест, увешанный красиво вышитыми рушниками да передниками. Причем все делается за одну ночь… Мужики с закатом солнца едут в лес за сосной для креста. А женщины прядут лен. В полночь ткут. После первых петухов вышивают. А на рассвете с молитвой и поклонами вывешивают свое рукоделие на крест. Бог молча принимает жертву. Солнце и дожди охотно ее белят. Осенние ветры треплют и рвут полотно на узкие тесемки. Идущие на пастбища коровы хлещут по ним грязными мокрыми хвостами. Тесемки эти чернеют, скручиваются и болтаются, как страшные рубища нищего.

Олеся оглянулась, и вдруг черные кресты показались ей ворами, пришедшими из лесу в село. Обошли все хаты, перерыли сундуки, намотали на себя все лучшее и вот стоят, высоко подняв головы, смотрят, что бы еще потянуть. Стало страшно, и Олеся побежала по середине улицы, мимо колодезных журавлей.

* * *

Окруженный товарищами, Гриша сидел возле сарая и шепотом рассказывал, как шел Спартак от города к городу, открывал тюрьмы и освобождал рабов. Ребята вздыхали и теснее жались к рассказчику.

— Постой, Гришка! — вдруг прошептал Иван Параныця. — Кто-то идет к вам. Смотри, возле калитки.

Гриша, махнув, чтоб все оставались на месте, побежал к дому, где стоял кто-то в белом.

— Кто там?

— Гриша… Сюда… Скорее сюда! — послышался торопливый шепот.

— Олеся? — удивился Гриша. — Что случилось? Почему раздетая?

— Гриша, скорее беги на хутор Кривича, — с трудом переводя дыхание, прошептала девушка. — Там учитель. А Сюсько узнал и заявил в полицию.

В это время сбежались все, кто стоял возле сарая.

Когда Олеся рассказала о том, что произошло в доме управляющего, Санько рассудил, что Грише нельзя плыть на хутор, потому что не успеет вернуться к дойке коров.

— Лучше я поплыву: Егор выручит, если опоздаю.

Все согласились. Санько пустился к речке. Олеся пробежала с ним несколько шагов и шепнула, чтоб привез учителя к дубу, разбитому громом.

Санько убежал. Олеся осталась одна посреди дороги. К ней подошел Гриша и робко спросил:

— А ты как же!? Тебе надо скорей домой, а то догадаются.

— Я назад боюсь по селу, тут собаки…

— Да одну мы тебя не пустим. Пошли.

Через огород вся ватага направилась в лес, где Олеся оставила коня. Светало.

— Я поеду лесом напрямик, чтоб не встретиться с комендантом, — вдруг решила Олеся и отказалась от провожатых.

— Что ты! Страшно одной.

— В лесу я уже не боюсь.

— А коня куда денешь?

— Коня оставлю в лесу, пусть пасется, а сама скоренько насобираю грибков и скажу, что по грибы ходила. Да паны еще спать будут, когда я вернусь.

Грише очень хотелось поговорить с Олесей наедине: стыдно было за прежние насмешки над ней, надо было как-то загладить свою вину. Но рядом все время шли ребята, и заговорить было невозможно. И лишь подсаживая дивчину на коня, он шепнул:

— Олеся! Я больше не буду петь «Тиха вода»…

Но сказал так невнятно, что Олеся ничего не поняла и, вскочив на коня, натянула поводья.

Застоявшийся конь ударил копытом, заржал и, не дожидаясь понуканья, унес ее в лес, над которым уже гасли звезды и зеленело остывшее за ночь небо.

* * *

Александр Федорович, распрощавшись с Саньком, пошел опушкой леса и недалеко от дуба, обожженного когда-то молнией, увидел Антона Миссюру. Немного поговорив, они решили, что временно Александр Федорович поживет в заполненной снопами жита клуне управляющего, куда, кроме Антона, никто не ходит.

Шли густым еловым лесом. Говорили шепотом. Внимательно прислушивались. Часто останавливались, чтобы осмотреться. И все-таки не убереглись. Только перешли по жердочке через ручей, навстречу из густого ельника вышел Крысолов в высоких яловичных сапогах, с ружьем на плече. В зубах, как всегда, он держал деревянного чертика, из пасти которого медленно тянулись тонкие сизые струйки дыма.

— Пан учитель? — удивленно и вместе с тем радушно заговорил Крысолов. Вынув изо рта трубку, он подошел ближе. — Добрый день, пан учитель. Слава богу, вырвались!

Александр Федорович, уже немного знавший этого человека, смущенно ответил на приветствие… А Миссюра молча остановился за спиной учителя.