Старик хлопнул в ладоши, требуя новый кубок. Руки его засновали, как лапы паука; Шмель отхлебнул воды – губы пересохли, и язык прилип к нёбу. Мастер говорил: «Чтобы понимать тонкие смыслы, ты должен отказаться от острой и соленой пищи, не прикасаться к вину, всегда носить с собой флягу и смачивать рот, не допуская жажды…»
Старик придвинул к нему новое питье. Шмель попробовал…
«Добро пожаловать, маленький брат».
Он поперхнулся. Едва удержал кашель. Снова выпил чистой воды; послание было составлено по высочайшим законам, с длинным шлейфом послевкусия.
– Стократ, – Шмель обернулся к спутнику со слезами облегчения на глазах. – Он вежливо приветствует нас в доме людей и просит тебя не прикасаться к оружию. Он говорит, что они пережили… потеряли… короче, смысл в том, что и так много народу убили, нас убивать не станут. Не трогай, пожалуйста, меч.
Он ждал, молчал и смотрел, как ползут тени по вытоптанной бурой хвое.
Старик и мальчик беседовали. Несколько сотен вооруженных людей ждали, чем закончится этот разговор.
Шмель то казался уверенным, то вдруг бледнел и принимался быстро хлебать чистую воду из кружки. По расчетам Стократа, мальчишке давно пора было отойти по нужде – но тот сидел, глотал и пил, возился с порошками и флаконами и поднимался только затем, чтобы дотянуться до редкого, затерявшегося в мешке ингредиента.
Странно, думал Стократ. Я считал, что повидал все на свете – города и порты. Горы и смерчи. Пустыни и толпы. Я считал себя опытным. А теперь я беспомощен, как муха, и не знаю, чем ему помочь.
Что им сказать? Откройте глаза, посмотрите на небо? Откройте рты, скажите друг другу слово, ваши языки не затем только, чтобы
А солнце склоняется. Близится время, назначенное князем. «Если не вернетесь через сутки, – сказал он, – мы атакуем».
– «Мой учитель умер, отведав послание. Почему он умер?»
– «Низость предваряет доблесть».
Вот так, просто, коротко, бессмысленно, сколько ни пробуй: «Сперва низость, потом доблесть». «Низость как условие доблести». И что это может значить, сучок вам в пасть?!
– «Моего учителя нельзя оживить», – сообщил он осторожно.
И получил ответ:
– «Те, кто его отравил, мертвы тоже».
Невесело. Но, по крайней мере, нельзя ошибиться с прочтением.
– «Вы грозили отравить нашу воду. Зачем?»
– «Они грозили. Воля бунтовщиков. Они хотели войны».
Шмель перевел дыхание:
«Люди… чужаки беспокоятся. Они боятся…»
Выплеснул на землю незаконченное послание. «Боятся» – так нельзя. Надо по-другому; он хлопнул в ладоши, повторяя жест старика, требуя чистый кубок; заметался, перебирая свои флаконы и порошки, вдруг растерявшись, почувствовав себя беспомощным.
Старик тем временем составил новое послание:
– «Те, кто хотел войны, были благородны в своих намерениях. Но высокий правитель погиб. Знак войны».
Я догадывался, горько подумал Шмель. Еще и высокий правитель… Кто его убил – бунтовщики?
– «Как погиб высокий правитель?»
– «Ты знаешь. Он получил отравленное послание. Мой племянник (непонятно) породить войну. Правитель умер от послания, это преступление. Война (непонятно) доблесть молодых. Мой племянник виновен в преступлении и его (непонятно) заговор».
Шмель всмотрелся в неподвижное лицо старика. Вышивка на его висках и скулах складывалась в узор со звездами, стрелами, зубчатыми колесами.
– Что он говорит? – напряженно спросил Стократ.
– Он говорит… Вроде бы у них часть народа сговорилась и убила какого-то высокого правителя, чтобы начать войну. Все этого хотели, но это было противозаконно. Поэтому другая половина назвала тех первых бунтовщиками и казнила.
– Что за высокий правитель?
– Не знаю… Сейчас…
Капельки пота бежали по спине Шмеля, догоняя одна другую, когда он торопливо составлял послание:
– «Высокий правитель был… лесовик? человек?»
Кажется, лицо старика впервые дрогнуло, когда он коснулся губами питья. Руки его задвигались еще быстрее, наполняя чашу смыслом:
– «Высокий правитель – чужак, составлявший нам послания. Разве ты не знаешь его?»
– Мастер, – прошептал Шмель. – Учитель…
Ну конечно. Для лесовиков правитель – тот, кто владеет Языком, ведь Язык – искусство высокородных. Тот, кто составляет питье от имени князя, и есть князь, это совершенно ясно всякому, кто способен отличить на вкус «войну» от «торговли»…
– Стократ! Они думают, что убили нашего правителя! Что убили князя!
– Переубеди их, – коротко велел Стократ. – Скажи им…
– Погоди! Сейчас!
Серебряные спицы колотились в воде, вспенивая питье:
«Люди в моем селении…» Не так. «Я не хочу, чтобы война…» Не так. Он закусил губу и крепко зажмурился, пытаясь представить себя лесовиком, слепым, вся жизнь – на кончике языка, вот так…
– «Те, кто хотел войны, мертвы?»
– «Да».
– «Те, кто нанес нам оскорбление, казнены?»
– «Да. Мы просим того, кто ведет войска, не начинать войну сегодня».
Шмель долго сидел, держа во рту быстро теплеющую жидкость.
– «Я могу передать тому, кто ведет войска, ваши извинения».
Старик долго медлил, прежде чем сложить очередное послание.