Примечательна и вот какая странность. Повествователь, то есть автор Портрета, объясняя, почему не настаивает на истинности своих замечаний, как бы между прочим роняет загадочную фразу: "Но так как вы об нем не услышите ни от кого, кроме меня…" Первая реакция на нее — недоумение, ведь главка "Максим Максимыч", в которой мы видим Печорина глазами беспристрастного наблюдателя, следует за "Бэлой" и предваряет "Журнал Печорина", герои которых только и заняты тем, что выясняют, что же такое Григорий Александрович Печорин. Однако загадочна она лишь на первый, не углубляющийся з существенность взгляд, потому что об изображенном на Портрете человеке ни от Максима Максимыча, всю ночь только и рассуждавшего что о странностях беленького мальчика в новеньком мундирчике, ни от него самого, ни от прочих марионеток его Игры мы и в самом деле ничего не услышим. Тут следует напомнить еще одну фразу из уже упоминавшегося Отрывка (он создан уже после выхода в свет "Героя нашего времени"): "Я хочу рассказать вам историю женщины, которую вы все видали и которую никто из вас не знал. <…> Когда ей было только двадцать, весь Петербург шумно занимался ею в продолжение целой зимы… В обществе про нее было в то время много разногласных толков. Старушки говорили об ней, что она прехитрая и прелукавая, приятельницы — что она преглупенькая, соперницы — что она предобрая, молодые женщины — что она кокетка, а раздушенные старики значительно улыбались при ее имени и ничего не говорили".
То же мы видим и в "Герое…". Все только и говорят что о Печорине, но никто не говорит об нем истины; все ежедневно встречают его, им шумно занимается весь Пятигорск в течение целого лета, и тем не менее его не знает никто, в том числе и он сам. Единственный, кто прикоснулся к тайне, — это автор Портрета, но и он лишь прикоснулся, только намекнул, что загадка, заключающая в себе "глубокий нравственный смысл", может быть, имеет "разрешение"!
Продолжим же разгадывание Портрета. На лице главного героя "Княгини Лиговской", как мы помним, последователи Лафатера, по убеждению автора, могли прочитать и "глубокие следы прошедшего", и "чудные обещания будущности".
На лице Печорина кавказского также читаются следы прошедшего: лоб, испещренный множеством мелких, пересекающих одна другую морщин; расслабленность нервическая и физическая, усталость от жизни, похожей на никогда не кончающийся утомительный бал…
Что же касается будущего, то тут, на кавказском портрете, нет никаких обещаний, не только чудных: на нем изображен человек без будущего. Ведь даже его путешествие в Персию, равно как и смерть по дороге из Персии, не имеет никакого отношения к "катастрофе, среди которой погиб Грибоедов"; это очередная "гремушка", "цацка", дорогая и престижная игрушка для так и не ставшего мужчиной "беленького мальчика"! Подозрительна уже легкость, с какой не служащий (ни по какому ведомству) Григорий Александрович получает столь дефицитную подорожную! Ведь нам доподлинно известно, сколько усилий требовалось самому Пушкину, дабы удостоиться высочайшего соизволения на "перемену мест", даже в пределах отечества. И Лермонтов, увы, так и не попал в азиатскую экспедицию ("Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским"). А ведь не скуки ради его туда тянуло — он задумал поэтический цикл "Восток"! Пришлось собирать этот "восток" по крохам, по частям из восточных вкраплений в пеструю мозаику кавказского общежития. Но то, что недоступно Пушкину и Лермонтову, без всякого труда, запросто дается Печорину!
Наше предположение: Персия в скитальческой судьбе Печорина — не более чем модное поветрие, — подтверждает, кстати, и сильно нашумевший в свое время (1844) роман Е. Хамар–Дабанова "Проделки на Кавказе". В отличие от главного положительного героя "Проделок…" Александра Пустогородова (тип идеального, ермоловского закала кавказского офицера), Пустогородов–младший, проказник, капризник и убежденный эгоист, приехав от скуки на Северный Кавказ и убедившись, что здешняя жизнь, суровая и простая, ему не по вкусу, скорехонько уезжает куда-то вообще в Персию, причем так же, как и Печорин, не в какой-нибудь там тележке, на перекладных, а "будучи снабжен всем необходимым для путешествия по той стране".