«Столетья не сотрут...»

М. Белинский ставит Некрасова выше всех современных поэтов, отмечая заслуги автора "Кому на Руси…": "…такие люди, как Некрасов, умеющие рисовать действительность во всем ее неприглядном свете, возбуждающие интерес и сочувствие к сермяге, нам нужны отчасти потому, что они способны уничтожать сословный антагонизм и приготовлять общество к восприятию без ропота благодетельных реформ администрации, которая в своих распоряжениях всегда далеко опережает общественную мысль". Как видим, утилитарный подход к искусству не был исключительной прерогативой радикалов вроде Д. Писарева и В. Зайцева: "благодетельные реформы администрации" нуждались в поэтической поддержке. Ее искали даже у Некрасова и очень сердились, когда не находили.

В. Г. Авсеенко в 70–е годы вел критический фельетон в газете "Русский мир" и печатал свои статьи (и романы) в "Русском вестнике". Исповедание веры критика изложено в статье "Реальнейший поэт", посвященной Некрасову. "Мы ищем в каждом литературном произведении прежде всего таланта и мысли.<…> Никогда и нигде не заявляли мы, чтобы тенденциозность произведения сама по себе, без соединения с другими условиями, делала его негодным в наших глазах; <…> лишь бы в угоду ей не ломалась и не коверкалась изображаемая автором действительность, лишь бы в произведении чувствовалось присутствие таланта". А дальше уже о нашем поэте: "Мы считаем стихотворения г. Некрасова крайне плохими, потому что его идеи сами по себе не составляют того, что называется поэзией. Чтобы дойти до своей азбучной морали, г. Некрасов находит нужным исковеркать действительность, к которой прикасается, тогда как проповедуемые им невинные истины могли бы быть доказаны, если только они нуждаются в доказательствах, безо всякого разлада с чувством жизненной правды"[233].

Для Авсеенко защищать поэзию значит бороться с Некрасовым. Он выдвигает характерный для современной Некрасову критики упрек поэту — в искажении действительности, в отступлении от "жизненной правды". Поэма "Кому на Руси жить хорошо" вызвала множество обвинений подобного рода. "Читали ли Вы, у Некрасова, как анатомируют ребенка, которого заели свиньи? — спрашивал Н. Н. Страхов Достоевского в письме 30 января 1874 года. — Скажу Вам, что, перечитывая Пушкина, я исполнился злобы к Некрасову и Салтыкову–Щедрину. Бессильная злоба! Потому что я ведь и высказать ее не сумею как следует"[234]. Через полтора года Страхов в статье о "Наследниках" Д. И. Стахеева упрекнет произведения Некрасова и Щедрина в карикатурности. "Если б иностранец вздумал, например, изучать Россию по Щедрину и Некрасову, то он едва ли бы много узнал.

Он узнал бы разве только то, как иные русские люди впадают в гиперболы и глумление по поводу самых простых предметов, но этих предметов он узнать бы не мог. Названные два писателя действительно замечательны тем, что при всем их таланте они не создали ни единого лица, ни единой картины, ни единого положения или чувства, на которое можно было бы указать как на нечто законченное. <…> Их ирония и гипербола бесплодны, расплываются, никогда не достигают точного, определенного смысла. <…> Таким образом, чтобы оценить достоинства этих писателей (иногда весьма блестящие), приходится прибегать к отрывкам, почти к отдельным стихам, к отдельным выражениям. Ничего целого указать у них невозможно, так как целое требует действительного реализма, понимания внутренней жизни предмета"[235].

В. П. Буренин, рецензируя "Крестьянку", уверяет, что "Демушку поэт отдал свиньям специально затем, чтобы усилить бедствия "русской женской долюшки" и разжалобить посильнее читателя". Критик готов согласиться, что "факт заедания детей свиньями в крестьянском быту бывает", но при этом "подобное обстоятельство является случайным и исключительным", и поэт "мог обойтись без него, если б он желал остаться художником и не рассчитывать на ложные эффекты" (С. — Петербургские ведомости. 1874. № 6; Под п. Z).

Ему вторит Авсеенко: "Возмутительные подробности этой сцены переданы автором с реализмом, подобный которому можно отыскать разве в учебниках судебной медицины"[236]. А у П. Павлова с этой сценой связаны уже и "художественные" претензии: он, процитировав строчки:

Да лекаря увидела:
Ножи, ланцеты, ножницы
Натачивал он тут, —

заключает: "Тот, кто может такие три стиха вставить в свою поэму, тот может и с положением 19 февраля и даже с XV томом свода законов справляться в минуту самого сильного поэтического вдохновения"[237].