«Столетья не сотрут...»

А я — я в книжку каждую
Поэзию приятную,
Чувствительно–гражданскую
Обязан поставлять.
В поэзии читателя
Теперешнего времени
Чем я пронять могу?
Я должен слезы горькие
Над бедствиями всякими
Народа, меньшей братии, —
Хоть тресни, — проливать[304]

.

Для Авсеенко народность Некрасова была и осталась ложной — и в первых стихах поэта, "идеализировавшего русского простолюдина", и в поэме "Кому на Руси жить хорошо", где Авсеенко обнаруживает "русский народный букет" в духе Решетникова. Вкус критика оскорблен "площадной грубостью", вносимой в печать стихами Некрасова. Так, он цитирует из "Последыша" сцену с Агапом, чтобы заключить: "Сцена дранья, различные приемы употребления розог и вообще вся теория и история сечения составляет <…> любимую тему реального поэта и самый благодарный источник его вдохновения"[305].

Стоит вспомнить замечание Достоевского в "Дневнике писателя": "…г–н Авсеенко изображает собою, как писатель, деятеля, потерявшегося на обожании высшего света". У Достоевского с Авсеенко тоже вышел спор о народе и, по сути дела, за себя и за Некрасова отвечал Достоевский: "Оказывается ведь, что в каретах‑то, в помаде‑то и в особенности в том, как лакеи встречают барыню, — критик Авсеенко и видит всю задачу культуры. <…> У них отвращение от народа остервенелое, и если когда и похвалят народ, — ну из политики, то наберут лишь громких фраз, для приличия, в которых они сами не понимают ни слова, потому что сами себе через несколько строк и противоречат"[306].

Кстати о грубости; Некрасов писал Жемчужникову в 1869 году: "…в стихе иногда невозможно без грубого слова, надо только, чтоб оно оправдывалось необходимостью, да чтоб не было это часто"[307]. Черновики поэмы содержат немало сцен и строк, не вошедших в окончательный текст, очевидно, из‑за излишней грубости (сцена избиения Матрены Корчагиной, поговорка о соплях и т. п.).

Через год, в июльском номере "Русского вестника" за 1874 год, Авсеенко откликнется на появление "Крестьянки" и вновь выступит против стиля поэмы: "Г. Некрасов не просто позволяет себе обмолвиться неприличностями, он, так сказать, возделывает эту! литературную целину, обнаруживая при этом изобретательность, достойную лучшего дела"[308]. "Крестьянка" вызвала критические нападки Буренина. Предмет осуждения — речь главной героини; она "полна quasi-народных оборотов, введенных у нас по преимуществу автором "Тройки" и "Огородника". Эта искусственная речь заключает в себе много фальшивого, деланного простонародничанья и очень мало настоящего народного склада" (СПВ. 1874. № 26).

Разумеется, эти нападки вызывали возражения: критик "Биржевых ведомостей" (1873. № 78) находил в "Последыше" "оригинальный склад" и "чисто народный юмор", а в "Новом времени" писали, что "ни одна народная книга <…> не будет ему (народу. —Л. С.) так понятна, как "Коробейники" и "Кому на Руси жить хорошо". А все потому, что каждый крестьянин найдет в них отголосок своих понятий и стремлений; все потому, что он почует в них свое простое, безыскусственное человеческое чувство, переданное характерным и родным ему языком; все потому, что поэт изучил народ наш и знает его, как никто" (1873. № 61).

В спорах о народности "Кому на Руси…" есть любопытный эпизод. Буренин в упоминавшейся статье упрекает Некрасова в том, что поэт "заставляет слушателей рассказа Матрены, мужиков, ни с того, ни с другого затянуть следующую грубую песню:

Мой постылый муж
Подымается:
За шелкову плеть
Принимается.
Хор:
Плетка свистнула,
Кровь пробрызнула…
Ах! лели–лели!
Кровь пробрызнула.